Однажды, когда многим и многим людям в разных странах стало казаться, что время будто остановилось…  Не войны и границы разделили народы, а неведомая зараза… Она прилетела не то с восточного, не то с западного берега океана и вздумала извести людей. И объявленный защитной мерой карантин стал походить на запрещение всего и вся. И тормознулось всё — поездки, работа, развлечения. Люди отсиживались по домам, и только цифровой виртуал соединял всех.

Тогда-то в одном большом городе один художник, перед тем как исчезнуть, начертал на асфальте цветы. А еще — имена, похожие на заклинанья. И слова о звёздах и надежде. Но об этом чуть позже.

А один чиновник, поставленный блюсти карантинные запреты, вдруг пустился в пляс. Но и об этом — позже.

Слаженно и разумно выступить против заразы получилось не сразу. Чиновники ошибались. Врачи одно и то же трактовали по-разному. Газеты и телевидение то врали, то пугали. Кто-то ничего не понимал и впадал в истерику. Кто-то понимал всё. И впадал в истерику от этого. Кто-то догадывался о том, чего знать не хотел никто – и его объявляли истериком. Кто-то старался сгладить страсти, примирить все стороны и взывал к разуму. Таким доставались тумаки со всех сторон. А кто-то просто и незаметно делал свое дело. Кто-то помогал ближним. Кто-то в карантинной изоляции развлекал себя, чем мог.

Повсюду ходили инспекторы и проверяли, как соблюдается запрет на передвижения.

Многим почудилось: под запрет попала сама любовь. Не обнимайтесь и не целуйтесь! Не говоря уже о продолжении. И зараза вас не цапнет. Народ очень огорчился.

Но, хотя любовь сильнее смерти, однако велением властей люди отсиживались по домам. и заливали язвительной иронией виртуальное пространство.

Карантинный застой затягивался. Зараза зверела от скуки, хирела от голода и кусала что ни попадя.

Но улицы, парки, дворы и детские площадки, оплетённые запретными красно-белыми лентами, все же не опустели до полного безлюдья.

В ту пору, в одном огромном столичном городе, в одном из его огромных дворов, с четырёх сторон стиснутом многоэтажными домами, некоторое время жил да был художник один. Тот, про которого упомянуто было в начале. Живописец и график новейшего времени. Он слыл едва ли не самым ярким городским граффитистом. Поговаривали, что его руками и фантазией рождены уличные граффити – настенные и назаборные картины — самые любимые горожанами. И самые обругиваемые ими — тоже. Эти граффити возникали неожиданно – в самых недоступных для уничтожения местах. Когда и как умудрялся их рисовать художник?! Улицы и горожане хранили эту тайну. Еще этот граффитист был не чужд литературного поэтизма. Некоторые его текстовые граффити были чем-то вроде стихотворений в прозе. Правда, по форме гораздо корявее изысканных шрифтов, которыми были начертаны. Сам граффитист насмешливо именовал их виршами.

Как-то, в самый разгар безответной любви заразы к людям, дружно не отвечавшим ей взаимностью, вышел художник во двор. Почти безлюдный. Только по детской площадке, сорвав, с одной стороны, ограничительные ленты, прогуливались три мамаши. С тремя малолетними чадами.

Художник оглядел окрестности, словно запоминая их навсегда. Дома. Двор. Деревья. Ворон на деревьях. Мамаш в защитных масках. Их ребятенков, которые без масок носились между аттракционами. Потом вгляделся в дом, из подъезда которого вышел. Пожалуй, что даже вглядывался в определенный этаж, в определенное окно. Но оттуда к художнику не прилетел ответный взгляд. И в глазах художника читались горе утраты и горечь безответного чувства. А, может, и нет… Граффитист поглядел на небо. Достал из рюкзака флаконы с красками-спреями и начертал вдоль асфальтовой дорожки пять строк. Вот они.

«Таня. Тайночка. Танцеваночка. По небу пляшет, как звезды — брызгами капель по лужам, по камням и по цветочным бутонам».

«Лена. Леночка. Ленточкой вьется. Землю и небо соединяя собою, как солнечный луч».

«Ира. Ирина. Искринка. Вспыхнет. Мигнёт. Улетит. И вернётся. И вновь улетит, капризно маня за собою».

«Марина. Маринка. Морская. Синей волною смывает печали, купая созвездия, солнце, луну и прибрежные камни».

«Вера. Она ж – Вероника. Вера и Ника. Вера, богиней победы над горем, несчастьем, отчаяньем и разлукой, приводит надежду».

У начала каждой строки он нарисовал сердце, полное звёзд. А в конце каждой строчки – цветок, тоже осыпанный звездной пыльцой. Собрал флаконы. Опять глянул в небо. И глаза его стали такими же прозрачными, как небо. Достал флаконы и под строчками своих корявых виршей нарисовал смайлики-рожицы: Улыбающуюся, грустную, смеющую, грустную, и вовсю хохочущую. Убрал флаконы. Вытер руки защитными перчатками и засунул их за пазуху. Снова огляделся окрест. Будто прощаясь. И ушёл. Для слишком нервных и впечатлительных сразу скажу: бациллы и вирусы налету расшибались о граффитиста вдрызг, рушились под ноги, и он затаптывал их в весеннюю слякоть. Пропал ли? Нашелся ли? Вернулся? Но в этой истории он больше не нужен. О том, что с ним стало как-нибудь в другой раз.

Мамаши с ребятёнками, давно ждавшие своей очереди выйти на сцену, вмиг очутились возле надписей на асфальте. Две девочки и мальчик по складам вслух читали написанное. А мамаши комментировали.

— Какая выспренняя чушь, – сказала одна.

— Банальная пошлятина! – уточнила другая. – А сколько претензий.

— Богема, – заявила третья, и добавила: — Небось, запутался в своих девках.

— Вот и перечислил весь гарем, — вступила первая.

— На всякий случай, — сказала третья. — Чтоб никому не было обидно.

Мальчик тут же встрял в разговор:

— Мама, а что такое гарем?

— Это где гаремыки живут! – заявила одна девочка.

— Нет! – возразила другая. – Это там, где топочут громомухи.

— Какой пример детям! – возмутилась третья дама. — Немедленно стереть.

Мальчик послюнявил палец, потрогал буквы и сообщил:

— Эта краска несмываемая. Ага!

— И вообще стирать не надо, — выкрикнула одна девочка. – Потому что я Марина.

— А я Вера, — сообщила вторая девочка.

— А я кто? — спросил мальчик.

— А ты вирус, – хором ответили девочки. – Ты обслюнявил асфальт.

— Я не вирус. Я Вася, — обиделся мальчик.

— Ты обслюнявил асфальт, — не уступали девочки.

— А стирать ничего не надо, — настаивал мальчик. — Красиво написано! Как узор.

— Ты обслюнявил асфальт, — стояли на своем девочки.

— А я… а я… — и мальчик вдруг нашелся: — А я вирусам ка-ак дам!

Он запрыгал вдоль строк, смаху топча невидимые вирусы. Девочки тоже заскакали. И все трое носились в восторженном танце, вопя и топоча, словно громомухи, которые в самом деле углядывали эти вирусы и размазывали их по асфальту в пыль.

За граффитистом, мамашами и детьми давно наблюдал невесть откуда явившийся человек. В защитной одежде. В шапочке. В защитных очках, перчатках и маске. С большой сумкой через плечо. На груди у него на длинном шнуре висел навороченный смартфон. В ушах торчали мининаушники. На вид ему было лет… что-то между тридцатью и сорока. Он покачивал головой и чуть покачивался сам – словно в ритме музыки, лившейся ему прямо в уши. Теперь он вынул наушники из ушей, убрал звук и подошел к мамашам. Выдержал внушительную паузу.

Мамаши приосанились. Вдруг словно поюнели. Заиграли глазками: словно три грации, маняще выжидающие: кому из них вручит яблоко соблазна такой видный пришелец? Человек глянул в лицо каждой.  И вежливо, на первых словах галантно, а на последних строго и с напором, произнес:

— Мне поручено контролировать соблюдение порядка самоизоляции. Прошу немедленно разойтись по домам. Прошу не спорить. Зараза не щадит никого. Выскакивает неизвестно откуда. Но вы знаете, где нужно прятаться. Прошу не задерживаться. Тогда я не буду составлять протокол о нарушении. О сорванных лентах на аттракционах.

Мамаши оскорбленно задрали носы, но, подхватив детей, скрылись в подъездах.

Человек огляделся. Со странным выражением лица. Как давеча граффитист. Оттащил от детской площадки две металлических загородки. Восстановил вокруг площадки и аттракционов ограничительную ленту, в два непрерывных витка. А потом установил загородки справа и слева от надписей на асфальте. С минуту смотрел на строки. Затем, используя загородки, окружил асфальтовую надпись защитной лентой. Достал из сумки лист бумаги. Фломастером написал несколько слов. И скотчем прикрепил лист к ленте. Аккуратно, ровно и прочно. На листе значилось:

«Не стирать! Руками не трогать! Ногами не топтать! За нарушение — штраф».

Сдернул шапку и очки и сунул в карман. Копна волос полетела по ветру. Завернул маску под подбородок. Воздел руку со смартфоном, включенным на полную громкость. И заплясал в азартном танце вдоль строк на асфальте – там же, где перед этим скакали ребятишки. Танец этот был таким же стильный, как буквенная вязь, выведенная художников. И таким же несуразно диковатым, как слова, сочиненные им.

Чтоб чиновник – и вот так?! Где это было? Кто видел?

Да вот видели. Подглядели. Быть может, из того окна, в которое безответно вглядывался художник. Но, может, из окна рядом, откуда светил взгляд, тоже полный безответного ожидания. И пока человек во дворе танцевал, чьи-то пальцы танцевали по клавишам гаджета, отправляя в виртуал новую то ли выдумку, то ли переиначенную быль.

А из смартфона во всю мощь летела над двором, стучась во все окна и распугивая ворон с деревьев, знакомая всему миру мелодия. Терпкий манящий женский голос выводил слова:

— «Бесаме… бесаме мучо!..»

— «Целуй меня, парень!..

Валерий Веларий

март 2020 – весна 2021 гг.