В сумерках месяц оступился, споткнувшись о порог горизонта, ушибся и ночь через скол на боку его чаши, полилась понемногу, покуда не заполнила округу до самых краёв. И сразу же стало слышно, как вдалеке вздыхает филин, сокрушаясь о своём житье-бытье. Про что были его стенания? Про собственную неприкаянность переживал он? Сетовал на одиночество или, напротив, тяготился возможностью утерять его, пестовал в себе сей признак свободы. Но было ли то вынуждено или в самом деле искренне?

— Так пойди и спроси!

— А вот и схожу!

При моём приближении, филин не изменил позы, не поднял крыл, дабы обнять воздух за шею и взлететь, он лишь покрепче сжал ветку, на которой расположился и молча стал изучать, кто это набрался столь отваги, что добрался до его жилища во мраке.

Конечно, летом я бы не рискнул зайти об эту пору в лес. Мало того, что насекомые не дадут вольно вздохнуть, так ещё и темень такая, что иная ветка нацелится прямо в глаз, не успеешь увернуться. Но по застеленным зимой коврам снега,  с эхом лунного света, что, пробиваясь сквозь неплотную вязку ветвей освещает путь… То ж одно удовольствие — идти! Шагаешь себе и хрустишь снегом, ступая так, чтобы тот, кто не хочет быть замеченным, затаился или отошёл чуть дальше в тень, а тот, который смел, либо сам любопытен, —  пускай себе знает, кто идёт.

Филину достаточно было взглянуть на меня только раз, чтобы узнать, но, чтобы быть уверенным вовсе, он-таки спросил:

— У-у?

— У-у! — Кивнул я, и мы улыбнулись друг другу.

— Я помню тебя! — Сказал филин.

— И я тебя, тоже.

— Так мы, кажется, не видались ещё… — Засомневался филин.

— Ты прав, но я слышу, как вздыхаешь ты, и отвечаю иногда.

— А разве у нас, филинов, не одинаковые голоса? — Лукаво склонил голову он.

— Нет, конечно! — Рассмеялся я. — Вон там, за лесом, живёт твоя сестрица, у неё зов помягче, понежнее.

— Надо же… — Покачал головой филин. — Кто бы мог подумать.

Мы помолчали немного. Тишина не мешала нам, не создавала неловкости, напротив, — я скрипнул снегом по направлению к дереву, на котором сидел филин, он же, в свой черёд,  переступил к краю ветки, ближе ко мне, так что горсть корок коры покрыла снег у подножия ствола.

— Осторожнее! — Испугался я.

— Угу! — Хохотнул довольный моей заботой филин.

Тем временем, месяц, насмотревшись, как это делают кабаны и лоси, принялся тереться о сосну, выступающую за контур леса, да, как видно, поранился, — облако розовым растеклось подле него и загородило небо. Стало заметно темнее, глуше, и я вспомнил, о чём, в самом деле, хотел расспросить филина.

— Отчего тебя не было слышно несколько ночей? Это долго!

— Ты заметил?!

— Ещё бы! Я скучал!

Филин отвернулся, пряча выражения своего милого лица, но мне не было нужды глядеть на него, чтобы понять глубину чувства.

— Уже совсем темно. Иди домой. — Попросил филин. — А то хватятся.

— Хорошо. Пойду. — Согласился я.

— А завтра…

Я не дал филину закончить, но перебил протяжно:

— …при-ду! — И помахал рукой, как крылом.

…

— Ну, так что? Нашёл ты свою птицу?

— Нет. Разве отыщешь  её  теперь… в темноте.

Иоланта Сержантова

Фото: Катерина Плотникова