Златоглавая, цветаевская, многокупольная, драгоценная: У меня в Москве купола горят…

Москва дворов, рябин, хлебов, яркости, кривизны, неповторимости центра с его бульварным кольцом, -чьи ограды отдают орнаментом судеб, — и запутанностью переулков, где невзначай можно встретить собственную тень, спешащую куда-то…

Воспевали все, любовались все:

Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады и деревни,
И палаты и дворцы!

Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах:
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!..

Ф. Глинка воспевал матушку-Москву радугой перечислений: сочных и подробных, подразумевающих жизнь полновесную и плотную, обстоятельную, но и – если черёд веселья – разгульную; а Лермонтов декларировал любовь, сияющую кристаллами небесности, словно земное сходилось с запредельным:

Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын,
Как русский, – сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный.

Торжественность звучания соответствовала оптически точным картинам Кремля, словно исполненным сердцевиною сердца поэта…

Древность величия, но и – простота: Москва открыта для всех: не то, что Питер, не нуждающийся в людях.

Москва – открыта для всех.

Таинственно мерцает, выплывая из недр индивидуальных ощущений есенинская Москва:

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

Азиатский колорит, так точно пойманный, сконцентрирован в дремотном, расслабленном образе: за которым – сад ассоциаций.

А вот – легко, по-детски празднично, с акварельной нежностью ощущений представляет московский мир виртуозная мастерица детского стиха Агния Барто:

Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Как птицы, заливаются
Трамвайные звонки.

Шумная, веселая,
Весенняя Москва.
Еще не запыленная,
Зеленая листва.

И – словно шарики цветные, волшебные скачут, упруго подпрыгивая над тротуаром.

Под гитару Окуджавы струится Арбат: теперь не такой: понравился бы поэту, изгибаясь среди праздношатающихся, среди торговли всем?..

Москва бесконечна.

Она неистощима – и поэзии очевидно это.

Легко, как-то ажурно, и даже… несколько кинематографично пройдётся по столице Г. Шпаликов: вглядываясь в лица домов, вспоминая классиков, живших когда-то в том, или ином особнячке:

Я шагаю по Москве,
Как шагают по доске.
Что такое — сквер направо
И налево тоже сквер.

Здесь когда-то Пушкин жил,
Пушкин с Вяземским дружил,
Горевал, лежал в постели,
Говорил, что он простыл.

Влюблённость Маяковского в Москву громоздка, как и всё, производимое горланом-главарём: но, сопоставляя с любимой Францией, он Москву возводит в ранг отдельной, ни на кого не похожей земли:

Я хотел бы
     жить
       и умереть в Париже,
 Если 6 не было
       такой земли —
              Москва.

Есть мистика Москвы, не вывести формулу души её, есть обаяние комплекса: специфического города, своеобразных рассветов, тонкости и силы, древности и постоянных обновлений, всего того, что вложила в четверостишие А. Ахматова:

Плавный твой говор, рассвет голубой,
Весен твоих наступленье!
Солнечный праздник нам — встреча с тобой.
Мыслей и чувств обновленье.

Оставив принципы символизма, поднимаясь до небесной простоты, задушевно пел Бальмонт: и в тонких веленевых разводах играло многокрасочно стихотворение:

Сколько синеньких цветков,
‎Отнятых у снега.
Снова мир и свеж и нов,
‎И повсюду нега.

Вижу старую Москву
‎В молодом уборе.
Я смеюсь и я живу,
‎Солнце в каждом взоре.

Пышная, купецкая и царская, ново-советская и старо-кремлёвская, хлебная, видавшая столько величия, роскошная…

Москва бесконечна.

Бесконечно и поэтическое слово о ней: оттеночное, цветное, сияющее…

Александр Балтин

Фото из открытых источников