В детстве я мечтал о гитаре.

— Что же это за мечта? – удивится современный мальчишка. – Другое дело…

Впрочем, я не знаю, о чём мечтают современные дети. Ведь мечты сильно зависят от времени на дворе, возраста человека и окружающей его обстановки. К тому же они бывают разные. Есть мечты глобальные, практически недостижимые. И есть локальные, бытовые. Да и случай в их осуществлении играет весьма значимую роль.

Например, когда мир узнал о подвиге Юрия Гагарина, мечтой миллионов людей по всему миру стал полёт в космос. Но осуществить это смогли лишь единицы, и всех первых космонавтов мы тогда знали по именам. Говорят, что некоторые из тех ребят, кто был вместе с Гагариным в первом отряде космонавтов, так и не увидели Землю из космоса. Случай не представился. А сейчас космонавт – обычная профессия! Все уже и следить-то перестали, кто там полетел на МКС и зачем. Даже космические туристы появились. Время на дворе изменилось, и то, что когда-то было недостижимой мечтой, стало обыденностью.

Ну а девушки всегда мечтали о принце на белом коне. Правда, сейчас коня заменил «бентли», владелец которого совсем не обязательно должен быть непременно принцем. У многих ли сбылась эта извечная девичья мечта? В большинстве случаев глобальные мечты мальчишек и девчонок так и остаются несбыточными детскими грёзами.

Но есть мечты вполне реальные, достижимые, бытовые. В советском фильме «Курьер» главный герой, парень лет семнадцати, подходит к своему другу и спрашивает, есть ли у того мечта?

— Да, — ответил друг. – Я мечтаю о тёплом зимнем пальто.

— Как это? – удивился парень.

— Скоро зима, — сказал друг. – А у меня — только лёгкая курточка. Денег на тёплое пальто у родителей нет. Значит, опять мне придётся мёрзнуть всю зиму.

Парень снял с себя новенькое пальто и отдал другу.

— На, носи. И мечтай о чём-нибудь возвышенном.

И таких вот людей, мечтающих о самых простых вещах, всегда и везде было очень много. Собственно, каждый из нас имел или имеет подобные мечты. И я вот в детстве мечтал о гитаре. В смысле – хотел научиться играть и петь под неё собственные песни. Откуда взялась такая мечта у провинциального мальчишки из обыкновенной рабочей семьи?

Подмосковная Коломна в шестидесятых годах прошлого века представляла собою конгломерат квазидеревень. Каждый район – это отдельный мир со своим населением, где почти все друг друга знают. Да, в это время уже начали строить четырёх- и даже пятиэтажки, переселяя в них людей из рабочих бараков и частных домов. И всё же квартиры в этих «хрущобах» были в большинстве своём коммунальными. Мало какая семья жила в отдельной. И в каждом дворе, конечно, существовала своя мальчишеская банда, бдительно следящая за соблюдением чисто деревенских порядков. Мы тоже смотрели в оба, чтобы ни один чужак не мог безнаказанно пройти по нашим улицам и, уж тем более, поговорить с нашими девчонками.

Иногда мы делали набеги на соседний, не застроенный пока панельными или кирпичными многоэтажками «частный сектор», воруя в садах яблоки и груши. А сектор этот был ох как не прост! В Москве существовала знаменитая Марьина роща, в Ленинграде – Лиговка, а у нас в Коломне – Репинка, и наша новенькая многоэтажка стояла на самой границе этого бандитского гнезда. Но кто же из пацанов может проигнорировать вызывающе брошенное «А слабо…?». И мы лезли в репинские сады за вкуснейшими (после успешно пережитого страха!) яблоками и грушами.

В домах, окружавших наш двор, жили в основном работники коломенских заводов. Это был рабочий район. Все жили одинаково бедно. Телевизоры – и те были далеко не у всех. У моей бабушки, жившей на другом конце города, стоял на комоде тяжеленный ящик с малюсеньким экранчиком. Чтобы можно было более-менее нормально что-то увидеть, перед экраном висела огромная стеклянная линза, наполненная водой. Изображение, конечно, было не очень, да и интересных для меня передач почти не было, поэтому телевидению я предпочитал кино.

А кинотеатры нам в то время заменяла кинопередвижка. Когда она приезжала, со всех окрестных домов сходились люди, и прямо на торце нашего четырёхэтажного дома, построенного из белого силикатного кирпича, возникал волшебный экран. Фильмы были, конечно, чёрно-белые. Только совсем недавно я с большим удивлением увидел по телевизору их в цветном варианте. Нет, их никто не раскрашивал. Просто цветная плёнка в те времена была очень дорогой, и поэтому гораздо дешевле для государства было снять с цветного оригинала фильма необходимое количество чёрно-белых копий и разослать во все концы Советского Союза. Так что миллионы советских людей с огромным удовольствием смотрели чёрно-белое кино и считали, что другого не бывает.

Кинопередвижка приезжала, обычно, по выходным. Её ждали, и весть о том, что приехало новое кино, мгновенно облетала окрестные дома. Кто-то приходил со своей табуреткой, но в основном зрители стояли весь сеанс. Это было, конечно, неудобно, и вскоре во дворе нашего дома построили деревянную эстраду и поставили несколько рядов длинных скамеек перед ней. Смотреть фильмы стало гораздо удобнее, но сидячих мест всё равно никогда на всех не хватало.

И вот на экране этой эстрады я впервые увидел рояль и даже целый оркестр необыкновенных инструментов. До этого я знал только гитару и гармонь. Под гармошку пели и плясали все свадьбы нашего двора. А примитивная семиструнная гитара была у одного из наших ребят. Именно, семиструнная, о шестиструнных никто тогда даже не слыхал. Летом почти каждый вечер мы собирались тесной компанией на скамейках у эстрады и пели под эту гитару песни, которые теперь называют дворовыми, хотя большинство из них были уголовно-тюремными романсами или балладами – влияние близкой Репинки.

Я жутко завидовал владельцу той гитары, который разрешал нам её немного подержать и побренчать по струнам, пока он сам закуривал папиросу, украденную кем-нибудь из нас у отца, или найденный на улице и бережно сохранённый для него сигаретный «бычок». Тогда вот и родилась моя мечта, и я поделился ею с мамой.

Однако, гитары на прилавках коломенских магазинов появлялись крайне редко и были очень дорогими, а вот полубаян кто-то из знакомых как раз продавал по дешёвке. И мне купили этот красивый, сверкающий хромовой отделкой и лаком тяжеленный для моих пока ещё детских рук инструмент. Я был страшно разочарован, и мама утешала меня тем, что баян пригодится мне в жизни гораздо больше, чем гитара.

— Научишься, потом будешь играть на свадьбах – всё верный приработок, — говорила она. – А гитара – баловство одно.

И пошёл я в музыкальную школу. Думал: «Чёрт с ним, с баяном. Главное – научиться играть. А потом как-нибудь и на гитару переберусь». Но не тут-то было! Вместо разучивания нужных мне песен, в школе заставляли пиликать гаммы и упражнения. Да ещё начались эти совершенно ненужные, как мне казалось, уроки сольфеджио. Недели проходят, а я занимаюсь какой-то, на мой взгляд, ерундой! А на гитаре-то достаточно выучить всего четыре «блатных» аккорда, и пой любую песню. Но на все мои возмущения мама отвечала, что деньги за баян отданы немалые, и, хочешь — не хочешь, надо их отрабатывать, пусть даже учёба и кажется мне каторгой.

Может быть, со временем, я бы и полюбил баян. Для учителя уже была кое-как разучена мелодия песни «Во поле берёза стояла», а для себя я начал подбирать «По тундре, по железной дороге», как вдруг конец моим мучениям положил несчастный случай. В одной из дворовых драк я повредил кисть правой руки. В кости запястья, сразу за указательным пальцем, образовалась трещина. Врач наложил гипс, и на этом мои упражнения с баяном закончились. С тех самых пор указательный палец моей правой руки несколько потерял подвижность, что поставило на мне крест как на музыканте.

Но через несколько лет, став студентом московского института, я всё же научился играть на гитаре и даже что-то там пел в тесной компании себе подобных. В общежитии у многих имелись гитары, правда, уже шестиструнные. Вот уж когда я отвёл душу! Каждый вечер брал в руки гитару и разучивал новые аккорды, переборы, песни. У меня была заветная записная книжка с текстами песен и значками гитарных аккордов над строчками. Металлические струны в то время были жёсткими и часто рвались. Кончики пальцев на руках у меня поначалу болели нестерпимо, игра на гитаре превратилась в пытку. Но это была сладостная пытка, ведь боль сопровождалась удовольствием от чувства, что у меня всё получается, что моя детская мечта осуществляется. Вскоре кожа на кончиках пальцев загрубела. Это были мои первые в жизни трудовые мозоли. Конечно, позднее будут и кровавые на ладонях от лопаты: пришлось перекидать не один кубометр бетона на строительстве дороги во время студенческой практики.

В семидесятые, в самый разгар так называемого «брежневского застоя», в нашу жизнь вдруг массово ворвались телевизоры и магнитофоны. Причём, нормальные телевизоры, с большим экраном, пусть и чёрно-белым. И это был не импорт, а наши советские телевизоры и магнитофоны, разнообразных размеров и моделей, изготовленные на заводах СССР. Огромные гробы плёночных магнитофонов, дорогих и редких, сменили вполне компактные модели. А вскоре уже многие ребята гордо фланировали по улицам с лёгкими кассетниками в руках. Вместо стационарных ламповых радиол в домах появились транзисторные проигрыватели и переносные радиоприёмники. Строились кинотеатры, развивалось телевидение, выпускались сотни новых пластинок и книг, регулярно выходили десятки журналов.

Жизнь людей менялась просто стремительно. Так что, мне всегда было странно слышать презрительные реплики о каком-то «застое». На моих глазах во времена Брежнева у нас в стране свершилась просто небывалая техническая революция в бытовой технике, повлекшая за собой и культурную! Причём, повторюсь, это была наша, советская техника, а не импорт, как сейчас. Какой же это застой? И я отлично понимаю ностальгическую тоску моих ровесников по тем временам. Потому что для миллионов советских граждан духовное развитие было важнее материального. Интересная книга, занимательный фильм или новая запись концерта авторской песни разыскивались с большим усердием, чем кусок мяса или колбасы. Журналы издавались миллионными тиражами и зачитывались до дыр. Авторская песня зазвучала по всей стране, начались регулярные слёты исполнителей и любителей. Сколько новых песен мы тогда услышали, сколько знаменитых ныне имён узнали: Окуджава, Высоцкий, Визбор, Галич, Никитин.

Но сейчас мне хочется вспомнить Михаила Анчарова, сразу и бесповоротно ставшего одним из моих кумиров, как только я услышал его песни. Это был замечательный человек, обладавший многими талантами: художник, поэт, прозаик, сценарист. Свою первую песню на стихи Александра Грина Михаил Анчаров написал в далёком тридцать седьмом году, когда ему было всего четырнадцать лет. Когда началась война с немцами, он добровольцем ушёл на фронт, служил в полковой разведке и в знаменитом СМЕРШе. Там, на войне, Михаил Анчаров начал писать песни на собственные стихи. После окончания войны, он вернулся в Москву и часто пел свои песни под семиструнную гитару в кругу друзей и знакомых. Булат Окуджава, между прочим, начал писать песни и исполнять их на пятнадцать лет позже Михаила Анчарова. Владимир Высоцкий прямо называл Анчарова своим учителем. Собственно, все наши тогдашние барды учились у Анчарова, подражали ему, но только Высоцкий откровенно признался в этом.

В конце семидесятых в студенческой общаге я просто балдел от песен Анчарова, Высоцкого, Галича, Кима. Я знал многие из них наизусть, подбирал на гитаре, пел в компании друзей. Это были совершенно иные песни, не те, что мы с пацанами когда-то пели во дворе.

По телевидению шли телеспектакли и фильмы, созданные по сценариям Михаила Анчарова. И в этих фильмах звучали песни на его стихи. Анчаров, кроме всего прочего, создал первый советский телесериал. Он назывался «День за днём», и в нём показывали будни нескольких семей, живущих в одном доме, в коммунальной квартире, их радости и проблемы. День за днём. Потом был сериал «В одном микрорайоне». И смотрелось это всё с неослабевающим интересом! Я сам вырос в коммуналке и завидовал персонажам этих сериалов, их отношениям, взаимовыручке. С такими соседями я мог бы прожить всю жизнь, от них не хотелось уезжать в отдельную квартиру.

В одном из фильмов прозвучала песня на стихи Михаила Анчарова «Стою на полустаночке», и её тут же запела вся страна. А я пел другие:

Мы ломали бетон

И кричали стихи,

И скрывали

Боль от ушибов.

Мы прощали со стоном

Чужие грехи,

А себе не прощали

Ошибок…

Но больше всего мне нравилась песня, в которой звучали такие слова:

Наш рассвет был попозже,

Чем звон бубенцов,

И пораньше, чем пламя ракеты,

Мы не племя детей,

И не племя отцов,

Мы цветы середины столетья.

Всего каких-то десять – пятнадцать лет отделило Михаила Анчарова от магнитофонной эры, давшей широкую известность и популярность его ученикам и последователям. Когда появились магнитофоны, Анчаров уже заканчивал писать песни, перейдя на прозу, поэтому записей авторского исполнения осталось очень мало. Но всё же фирма «Мелодия» нашла старые магнитофонные плёнки любительских записей, отобрала наиболее хорошо сохранившиеся фонограммы песен Михаила Анчарова и выпустила единственную авторскую грампластинку. У меня этот диск есть, и где-то лежат старые плёнки, которые уже, к сожалению, не на чем слушать. Вот так вот распорядилась судьба: появление магнитофонов сделало знаменитыми на всю страну учеников Анчарова, а имя родоначальника авторской песни осталось широкой публике практически неизвестным. Как много зависит в нашей жизни от таких вот случайностей, предугадать которые невозможно.

Зато… Ох уж это «зато»! Всегда, ведь, хочется сказать: пусть то не сбылось, зато вот это случилось! Да, имя Анчарова-барда не столь широко известно. Зато он написал несколько замечательных книг, популярности которых могут позавидовать авторы многих нынешних бестселлеров и дамских романов. Остались прекрасные фильмы и телесериалы. Да и его песни продолжают жить, по крайней мере — в памяти тех, кто их хоть раз услышал. А слава… Мне б хоть частичку тех талантов и той славы, что были у Михаила Анчарова! Остаётся только мечтать…

Кстати, о мечте: что же в итоге? Более-менее бренчать на гитаре я научился. И даже пару красивых переборов изобразить могу. Музыкальный слух у меня есть, а вот голоса нет. В смысле – тихий он. Конечно, сейчас это не проблема — мы давно живём в мире микрофонов и электронных усилителей. Однако, петь чужие песни я больше не хочу — лучше, чем у автора, у меня всё равно не получится, — а свои писать так и не научился: не дано мне поэтического таланта, не говоря уж о композиторском. Многих нынешних «бардов» подобные «мелочи» ничуть не смущают, и они даже имеют немалое количество поклонников, но я предпочитаю ностальгически вспоминать о своей детской мечте, чем мучить слушателей. Так что мечта моя детская, увы, сбылась не полностью. Но и такой результат всё же лучше, чем вообще ничего. Иногда, когда у меня что-нибудь не получается, и настроение ни к чёрту, я ловлю себя на том, что машинально напеваю слова некогда знаменитой песни Михаила Анчарова:

День проходит без следа –

Кап-кап.

Ночь проходит. Не беда –

Кап-кап.

Между пальцами года

Просочились — вот беда.

Между пальцами года –

Кап-кап.

За эти просочившиеся между пальцами года в моей жизни было много и других бытовых мечт. Какие-то из них осуществились, большинство же так и остались грёзами. И это прекрасно! Потому что жизнь без какой-либо мечты – это не жизнь, а бессмысленное существование. Я понял главное: надо бороться за осуществление своей мечты, а не просто грезить, уповая на случай. Ведь случай может как помочь, так и помешать.

_____________________

Сергей Калабухин