Белые-пребелые, беленькие-пребеленькие голубь с голубкой выклёвывали с осенней травки семена. Раньше у них был хозяин дядя Гриша. На свою маленькую пенсию покупал он своим голубям крупы и, когда кормил своих многочисленных сизарей, то вроде бы и болезни старческие отступали, не сразу и не вдруг, но всё ж таки легче становилось нутру. Болеть, конешным делом, болели и ноги, и спина, мучило высокое давление, желудок, почки, кололо в брюхе что-то. Но когда он насыпал в кормушки крупы и глядел, как несколько десятков его голубей клевали пшено, то разум старика отвлекался от вечных хворей. Радовало Григория Пантелеевича Коростелёва ещё и то, что цены на пшено в магазине были небольшими. Вспоминал он в такие минуты, как после войны, живя в деревне, маманя поменяла лапти и корзины на пшено и наварила своим четверым детям пшённой каши. Потом было взросление, он уже работал в колхозе шофером, и дома маманя нередко жарила мясо, но вкуснее той — послевоенной — пшённой каши, казалось, и не едал Григорий никогда. Понимал, разумеется, выросший деревенский парень, что с голодухи ему каша та полюбилась, но всё одно кажинную неделю заказывал мамане, чтобы в чугунке любимой каши натомила.

Откуда тяга к голубям у Григория появилась — в точности никто не скажет, да и надобны ли кому-то такие расспросы. Зачастую бывает: живёт человек среди людей, а одинок, душой одинок, потому как болит эта самая душа, что индо спасу нет. Ещё с юности надорвавшись на колхозной работе, мучился Пантелеевич грыжей в паху. Девки похихикивали над ним из-за огромной его наивной души. Огромадность простого человеческого тепла к девчатам примечали, знамо дело, все деревенские жители от стара до мала, а он всё надеялся, что, может, с какой и получится любовь. Грыжу его окаянную несколько раз вырезали, а она вскорости снова начинала расти. Из-за этого не взяли в армию, и деревенские девушки, вмиг решившие, что он бракованный, уже не обращали на Гришу женского внимания. Он же изо всех сил переносил боли в паху и продолжал работать шофёром. Когда рейсы были по районам, привозил девчатам конфет, пряников. В то время это ещё было диковинным гостинцем. Девушки снова хихикали, но в итоге, когда вся его деревенская ровня, придя из армии, переженилась, он с последней надеждой сделал предложение самой невзрачной девушке на деревне и получил отказ. Позже, через сарафанное деревенское радио, узнал, что Груня, к которой он сватался, рассказывала подругам, что-де она не дура, чтобы с бракованным связываться. Вскоре их родную деревню признали неперспективной, и все разбрелись жить по округе. Григорий теперь жил с матерью в посёлке, три его сестры вышли замуж и жили в соседних сёлах. Он по-прежнему работал шофёром, мучился грыжей в паху. Оперироваться больше не стал, сказал врачам, что-де если растёт, то и пусть. Ведь когда лежал в больнице после очередной операции, всегда переживал за маму Валентину Фёдоровну. Трудно ей было уже вести домашнее хозяйство, немочи одолевали постоянно. Вот потому и решился Григорий, что в больницу больше ни ногой, помрёт — так помрёт. Складывалась такая грустная картина Григориевой жизни.

Но однажды, придя с работы, Григорий увидел в своём дому Груню, пьющую чай с матерью. Лет Григорию и Груне было уже за тридцать. С этого вечера и стали жить как муж и жена. И что-то не пошло дело у них. Груня каждый день ругала Григория, устраивала истерики. Часто убегала к матери, та была настроена тоже против Гриши. Валентина Фёдоровна молчала, плакала и молчала, понимая своим многострадальным женским умом, что вмешиваться нельзя, потому как это была последняя надежда её родненького, такого неказистого, сыночка на счастье. Упёртая Груня снова и снова возвращалась в дом Коростелёвых, и первые два-три дня совсем не ругала сожителя бракованного. Вот, наверное, в такие вот редкие дни, и произошло то, что обычно у всех людей семейных происходит. Только поняла это Груня не сразу, подсказали подруги, доярки по бригаде, заметив, как Груню стало больше тянуть на солёное. Полкадушки солёных огурцов за две недели оприходовала Груня с нежданной охотки, а затем вскорости и пополз живот её вширь, так уж заложено в человеке, трепыхаться тут нечего. Ох, и радовался же Григорий рождению дочки, назвали девочку Алёной в честь Груниной мамы. Григорий в этот радостный день набрал в магазине целый ящик вина, называвшегося ещё в народе из-за своего своеобразного вида «бомбой», и угощал мужиков в гараже, сам же не пил вовсе, не любил он это дело. Раз в жизни попробовав, решил, что не по нутру ему водку пить. Больно памятен оказался тот день, когда он перебрал. Всю ночь в их дворе не потухал свет, овцы с коровой глядели на рыгающего желчью хозяина, а шофёр с грыжей в паху в минуты, когда немного становилось полегче, завидовал корове и овцам, ведь они не пили спиртного, вот и он решил не пить, к радости мамани. Видела, ох, как видела Валентина Фёдоровна, как пьют окаянную назолу поселковые мужики. Если женщина скандальная и истеричка, то мужику с такой радости в семейной жизни не видать, примерно такие слова говорил знаменитый режиссёр Виктор Иванович Мережко, и это, к сожалению, зачастую именно так. Груня по-прежнему несколько раз в году убегала к матери. Григорий же успевал всё справлять по хозяйству и в своём дому, и у тёщи. Да так изловчился, что тёща Алёна Александровна, всегда костерившая его матом, вдруг перестала, чем очень удивила Груню. Однажды, зайдя в магазин, повстречалась с давней подругой, та и посетовала, что-де у неё мужик пьёт самогон без остановки, и вдруг неожиданно похвалила Григория. И вот казалось бы — что тут такого, а Алёна Александровна к зятю переменилась. Действительно: в её дому всегда загодя были приготовлены сухонькие дровишки, да разве только это — не счесть в своём дому работы во век. Девчушка Алёнка росла стремительно, ходила уже в шестой класс, и была вечным заступником отца перед матерью. Видела, а разве возможно было не видеть, как пьют вино другие мужики, а тятя ейный даже по большим праздникам в рот не брал отраву эту. Дочкино заступничество всё же помогало, к великой радости Григория. Всё оборвалось вдруг и сразу: завербовалась Груня на стройку и, забрав дочку, была такова. Нервное потрясение Пантелеевича было настолько велико, что его положили в больницу. Молодой хирург, увидев огромадных размеров грыжу, уговорил Григория сделать операцию. Организм был ослаблен, случился у Пантелеевича инфаркт, и он едва выжил. По-первости, выйдя с дрожащими от слабости ногами из больницы, рвался мыслями Григорий Пантелеевич на эту далёкую сибирскую стройку, но здоровье не дало. Единственной отдушиной для него являлись дочкины письма, бывало так, что десятки раз перечитывал он их, и со своей инвалидной крохотной пенсии всё одно посылал дочке Алёнке денег. Груня с Алёнкой так и прикипели к Сибири, выделили им новенькую квартиру, не диковинно это было в те времена. Время человеческой жизни бежит очень быстро, про животных и говорить не приходится.

И вот уже Алёнка вышла замуж. Григорий Пантелеевич приезжал к единственной на белом свете отдушине своей на свадьбу. Плясать в присядку он не умел, а вот заводными частушками повеселил сибирский народ, и вот уж не сильный, надорванный жизнью голос Григория выводил: «Я иду, а у дороги мужичоночка лежит, а из правой из штанины самогоночка бежит». Сибиряки тоже в долгу не остались, ибо это наша самобытность кондовостью своей шибко близка нашему сердобольному народу, внутри нас всё до поры таится. А ежели придёт время, то и покажут люди наши весёлую удаль свою, да такую, что удержу не сыскать, радость свадьба-то, всамделишная радость. Подводила Алёнка Груню к Григорию, хотела, чтобы поговорили, но разговора не получилось, Груне глупая гордость не позволила, а у Григория давно всё перегорело к ней. Не дожили до того радостного дня ни маманя Коростелёва, ни тёща, обеим Пантелеевич домовины справил. Кажинную досточку досконально обработал рубаночком. Приспела такая пора, дядя Гриша умер, ухаживать за голубиным домиком с голубями, которые в миг осиротели, больше из его родни никто не захотел. Дома в стремительно погибающих посёлках нашей страны никому не нужны стали. Так и стоял брошенный дяди Гришин дом, одиноко и очень печально. А голуби разлетелись в поисках еды кто куда. Потому-то и клевали сейчас белые два голубя осеннюю травушку. Приметил их один новоявленный предприниматель, поймал с тем, чтобы продать людям на свадьбу. Такой вот бизнес образовал мужик, и вот уж подбросили голубя и голубку ввысь, радуются гости, рады и жених с невестой.

Создали-таки белые голуби праздничную атмосферу. А между тем голуби вернулись к дяди Гришиному дому, залетели в свой голубиный домик, да и заночевали там. К тому самому времени Алёна Григорьевна давно стала бабушкой и, похоронив маму свою Груню, решили они с мужем Василием, что оставят внуку квартиру, а сами на старости лет поедут доживать в осиротевший отцовский дом. Василий Алёнин был рукастый мужик, и дом ожил. Алёна стала кормить белую парочку голубей. Однажды к ним заявился тот предприниматель, что продавал голубей на свадьбах. Вёл себя развязно, матерился, хотел отобрать голубей. Но что такое сибирский мужик — это же аномалия для врага. Василий Иванович увидев, как орёт на его Алёну местный бизнесмен, просто слегка потряс его за грудки, тихо сообщив при этом орущему, что ежели он не утихомирится, то позвоночник его высыплется ему в трусы. Последовали угрозы местного жителя, и он привёл на разборки несколько подвыпивших мужиков. После разговора с Василием мужики чуть не надавали по морде голубиному предпринимателю. После распили с Василием бутылку самогонки, помянули добрым словом Григория Пантелеевича. Голубь с голубкой стали давать потомство, беленькое-пребеленькое. В посёлке жило примерно двенадцать тысяч человек, многие ездили на заработок в город. Местная же промышленность была давно разворована, но жизнь есть жизнь, она идёт своим чередом, свадьбы продолжали случаться в жизни людей. Стали ходить к Алёне с Василием люди и просить за деньги голубей на свадьбы. А эти сердобольные люди, приехавшие из Сибири, так отдавали голубей, которые, как только их подбрасывали к небу, вновь и вновь прилетали к Алёне Пантелеевне и Василию Ивановичу. Так вот сложилось, что белые голуби Григория Пантелеевича Коростелёва и после его ухода из жизни продолжали радовать людей. По осени голуби клюют что-то в траве, пусть клюют, беленькие, пусть всем хватит жизненного тепла…

Анатолий Казаков