Игорь Фунт

Так призрак счастья движет страсти…

«В палатах разве лишь одних засели воры?»

«Уши выше лба не растут».

Державин

Река времён в своём теченье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей…

Г. Державин

***

Так в мире времени струями

Всё рушится средь вечной при,

Так пали древни алтари,

Так с их престольными столпами

И царства пали, и цари…

В. Капнист

«Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя», — указал на своего приятеля-писателя московский губернатор Иван Капни́ст заглянувшему на вечеринку члену госсовета М. Н. Муравьёву.

— Мне не случалось, кажется, сталкиваться с вами, — вежливо откланялся Гоголю пятидесятилетний генерал-лейтенант.

На что тот резко ответил:

— Быть может, ваше превосходительство, это для меня невероятное счастье, потому что я человек больной и слабый, коему вредно любое столкновение.

Учтивый, но высокомерный Муравьёв, выслушав эту желчную тираду, пренебрежительно отвернулся от Гоголя. Который, ни с кем не простившись, тотчас же исчез, словно растворившись. Чрезвычайно рассерженный на непрошенную, как он впоследствии выразился, «хохляцкую» рекомендацию Ивана Васильевича.

В 1850—51 гг. Гоголь частенько гостевал в доме губернатора, где собиралась по вечерам московская богема — посудачить да поиграть в бильярд: «Несколько раз у Капниста мне довелось видеть гениального Гоголя, который редко пускался в разговор и всегда выглядывал букой, — рассказывает издатель И. Арсеньев. — Один только раз удалось мне видеть Гоголя в хорошем расположении духа и вздумавшего представить в лицах разных животных из басен Крылова. Все мы были в восхищении от этого действительно замечательного impromtu, которое окончилось внезапно вследствие случайного приезда к Капнистам М. Н. Муравьёва».

После нервного отъезда обиженного Гоголя Иван Капнист продолжил азартно нарезать шары с почт-директором А. Я. Булгаковым и журналистом В. Зотовым: что ж делать, «желчный гений» был ой как непрост характером. Хотя и визитёры Капнистов — люди отнюдь не низшего порядка.

Вообще с семьёй Капнистов связано немало громких имён. Это и Гаврила Державин, и великолепный Н. Львов, и баснописец Хемницер.

Отметилась в дружески-душевных отношениях с Капнистами и семья Гоголей-Яновских. Их знакомство завязалось в Кибинцах, куда В. Капнист постоянно наведывался в конце жизни (1810—20-е гг.), будучи предводителем дворянства Полтавской губернии. К тому же село Кибинцы, имение Трощинского, — значилось одним из центров украинской культуры первой четверти XIX века. Здесь действовал прекрасный домашний театр, с оркестром, функционировала достойная всяческих похвал библиотека.

Николаю Гоголю было тогда девять. Старший Гоголь, Василий Афанасьевич, служил управителем у владельца крепостного театра, вышедшего в отставку тайного советника, министра уделов вышеупомянутого Дм. Трощинского — товарища и покровителя многих украинских мастеров искусства: Василия Капниста, П. Коропчевского, Я. Маркевича, В. Ломиковского, Василия Гоголя, В. Боровиковского, А. Веделя. В домашнем театре будущий писатель впитывал первые незабываемые впечатления от встреч с Мельпоменой. Тем более что Гоголь-отец и его «перший друг» В. Капнист слыли превосходными драматургами, актёрами, сочинителями.

Мама Н. Гоголя, Мария Ивановна, была племянницей Трощинского. Он же и помог в дальнейшем Николаю поступить в Нежинский лицей.

В одном из самых ранних писем к родным (1824) Гоголь сетует: «К величайшему моему сожалению, узнал я о смерти В. В. Капниста, но вы мне об этом ничего не сказали, как будто бы я ещё о сю пору ребёнок и ещё не в совершенных летах, и будто бы на меня ничего нельзя положиться».

Позднейшая гоголевская корреспонденция позволила установить, что из детей В. В. Капниста в 1830—40-х гг. он наиболее близок с мемуаристкой Софьей Васильевной (1797—1887[?]), дожившей до преклонных лет, чьими материалами я воспользовался в данном очерке; также с бывшим членом «Союза благоденствия» Алексеем Васильевичем (последний шестой ребёнок В. Капниста, 1796—1867); а под конец жизни, в Москве, с их старшим братом московским губернатором Иваном (1794—1860). «Бильярдной» ремаркой о котором мы начали текст.

Через А. В. и С. В. Капнистов Гоголь нередко отправлял весточки и кое-что из вещей в деревню — семье. Охотно бывал у Капнистов в их родовой Обуховке, в Полтаве. С большим интересом относился ко всему, связанному с их домашним бытом и общественной работой.

Впредь, зрело оценивая в исторической перспективе роль Капниста-литератора, Гоголь поставил его в ряд ближайших предшественников Пушкина: «Последние звуки Державина умолкнули, — пишет он в статье «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность», — как умолкают последние звуки церковного органа, и поэзия наша, по выходе из церкви, очутилась вдруг на бале. От одного только Капниста послышался аромат истинно душевного чувства и какая-то особенная антологическая прелесть, дотоле незнакомая».

Но приступим непосредственно к рассказу о юбиляре…

Исчезли сельские утехи,

Игрива резвость, пляски, смехи;

Весёлых песней глас утих;

Златые нивы сиротеют;

Поля, леса, луга пустеют;

Как туча, скорбь легла на них…

«В. Капнист был среднего роста, собою худощав; имел приятное лицо, на котором ум и живость характера яркими красками изображались в огненных глазах и насмешливой улыбке». Д. Бантыш-Каменский, биограф В.К.

В обществе отличался он любезностью, остротою и весёлым разговором. Обладая совершенно русским языком, свободно изъясняясь на французском-немецком, он любил большей частью говорить по-малороссийски. Тем увеличивая обаяние своего рассказа — занимательного и вместе с тем шутливого.

Как истинный сын Малороссии боготворил он негу: творил лёжа в постели, окружённый книгами и бумагами. На вопрос дочери Софьи, как может он, покоясь, заниматься, отвечал: «Это самое естественное положение человека». [При жизни напечатаны лишь 2 сборника стихотворений: «Сочинения Василия Капниста» (1796) и «Лирические сочинения» (1806). Плюс отдельная книга «Ябеда» (1798). Хотя наследие его весьма и весьма внушительно: по преимуществу труды переводческие и сатирические.]

Воззрите вы на те народы,

Где рабство тяготит людей;

Где нет любезныя свободы,

И раздаётся звук цепей…

В. Капнист. «Ода на рабство»

Конец XVIII века. Малороссия. Неограниченная помещичья власть, нищета голытьбы, поборы, оброк, «рабовладельческие плантации» (Ключевский). Откуда пошёл в будущую историографию Империи термин «украинский вопрос» — эхом недавней «пугачёвщины» — кровопролитных крестьянских войн… Секуляризация Малороссии (1786) вероломно подрезала экономическую свободу духовенства[1]. Возобновились гонения на раскольников.

Усадьба Капнистов в Киевской губернии, село Великая Обуховка…

 Здесь причудливо переплелись жажда социальных благ, жажда беззаветного служения отечеству во имя лучшей доли сирым-убогим — с общественно-философскими традициями и литературными интересами вольнодумцев-вольтерьянцев, екатериниско-павловской оппозиции. Которая через совсем небольшое в панораме истории время трансформируется в «Союз благоденствия», Южное тайное общество, Северное… А молодой насмешник Гоголь метафорически сменит престарелого фатума классицизма Державина.

Не смирившаяся с утратой вольности Украина погрязла в помещичьем разгуле:

Там к бедству смертные рожде́нны,

К уничтоженью осужде́нны,

Нещастий полну чашу пьют;

Под игом тяжкия державы,

Потоками льют пот кровавый

И зляе смерти жизнь влекут.

Имение братьев — Петра Васильевича и Василия Васильевича Капнистов — оставалось до смерти их нераздельным. [В. П. Капнист-отец имел 6 сыновей.]

В.К. очень желал, чтобы чудная деревня Обуховка принадлежала только ему: такая была у него прихоть. Он говорил, что если б она ему не досталась, он решительно оставит отечество и переселится в Америку… [Увы, Пётр пережил знаменитого брата-литератора, — авт.] Истый государственник, предводитель миргородского дворянства, он, разумеется, лукавил.

Правда, юношеское вольтерьянство поры военной службы в лейб-гвардии Преображенского полка поселилось в душевных фибрах прочно, и он до конца дней имел прозападные наклонности.

К слову, существует легенда[2], что в 1791 г. некий Капнист посещал Берлин, — обсуждая с канцлером Пруссии возможность перехода «его земляков» под прусскую протекцию. Того визитёра обычно отождествляют либо с Василием Капнистом, либо с его братом Петром. По иной версии, послом-коллаборационистом был старший брат Василия — Николай.

Это, в принципе, допустимо: ведь екатерининские «убийственные реформы» о прикреплении крестьян к помещичьим землям чрезвычайно пагубно влияли на жизнь простых людей. В.К. же до конца дней считал себя южно-русским патриотом, честным гражданином, — горько оплакивая прежнюю вольность духа, тела и побуждений. Что и послужило поводом к написанию «Оды на рабство». [Под впечатлением указа от 3 мая 1783 г., в силу коего все свободные поселяне Киевского, Черниговского и Новгород-Северского наместничества объявлялись крепостными людьми тех помещиков, на чьих землях застал их новый закон.] И не исключено, подвигло его к постыдному просительству «защиты» у германцев.

Хотя, поскольку юридических последствий «предательства» я в архивах не обнаружил (плохо искал?), оставим догадки о Капнисте, идущем с «белым флагом» к прусакам — легендой. Не факт, что был другой Капнист. А может, злоумышленник использовал его фамилию. Как бы там ни было, представленная тема — некий спутанный узелок для отдельного интересного биографического изыскания[3].

Ни в какую Америку он, конечно же, не уехал…

Приютный дом мой, под соломой,

По мне, — ни низок ни высок;

Для дружбы есть в нём уголок;

А к двери, зна́тным незнакомой,

Забыла лень прибить замок.

Он обожал усадьбу, поместье, волшебную мощь и песенную страсть украинской природы. Куда вернулся в конце XVIII столетия после службы. Где избран (1785) губернским предводителем киевского дворянства: будучи вполне ещё молодым 27-летним мужчиной.

«Из окон дома этого открывается даль вёрст на двадцать, покрытая лугами, селениями, отрезанными вдали, как ленты, полосою жёлтого песку. При восходе солнца или при лунном свете этот вид очарователен: особенно, когда луна проводит блестящий и трепещущий столб свой в реке, у подошвы горы, осенённой густым лесом, при шуме мельниц, как при вечном шуме водопада, и при свете соловьёв, наполняющих воздух своим пением», — живописала родовое гнездо дочь Капниста — Софья.

Стихотворно обрисовал обуховские красо́ты и Василий Васильевич — от речки меж «мягких» луговин до полей и «водопадных» мельниц на них:

Там двадцать вдруг колёс вертя́тся,

За кругом поспешает круг,

Опалы, яхонты дождятся;

Под ними клубом бьёт жемчу́г.

В. Капнист горячо любил места детства, родину предков. [Обуховку, наряду с другими владениями, подарила В. П. Капнисту-отцу императрица Елизавета Петровна за очаковские походы 1730-х гг.] Готов был пожертвовать всем состоянием ради блага Малороссии. Лицезря угнетения или несправедливость начальников, он немедля летел в Петербург, бросая семейство, влезая в долги. Которые, кстати, всегда (чаще втайне) уплачивались его лучшим товарищем и братом — Петром Васильевичем. Сражаясь во дворцах со знатным и властным чиновничьим людом, — Капнист неизменно возвращался со столиц на коне: победителем.

В эту неспокойную, тяжкую для крестьянства эпоху сделаны основные его произведения-обличения. С коими В. Капнист вошёл в историю русской словесности.

«Ода на рабство» (1783), перифраз Радищевской «Вольности», долгое время распространялась только в списках. «Выручил» друг-Державин, член Императорской академии, недавно с невыразимым восторгом восхваливший «Фелицу»-Екатерину: — дескать, для пользы самого же автора печатать оду не годится и с «здравым рассудком не сходно». Спасая таким образом товарища от неминуемой расправы самовлюблённо-беспощадной императрицы. Не имевшей никаких формальных оснований на трон (о чём злорадно перешёптывалась дворцовая элита). Будучи оттого ещё более жестокой с оппозицией.

Что и продержало Оду в «подполье» десятки лет:

Везде, где кущи, сёла, грады

Хранил от бед свободы щит,

Там тверды зиждет власть ограды,

И вольность узами теснит.

Где благо, счастие народно

Со всех сторон текли свободно,

Там рабство их отгонит прочь, —

Увы! Судьбе угодно было,

Одно чтоб слово превратило

Наш ясный день во мрачну ночь.

Включённую в 1806 г. в «Лирические сочинения Василия Капниста», «Оду на рабство» в дальнейшем (1848 г.) не допустили к перепечатке. Едва не вызвав запрещения всего обширного издания сочинений В. Капниста.

Менее сильна и социально актуальна была «Ода на истребление в России звания раба». Вызванная указом (15 февраля 1786 г.) о запрещении подписываться в официальных актах и челобитных словом «раб». Которое рекомендовалось заменять впредь подобострастными прилагательными «всеподданнейший» и «верноподданный».

Бесспорно, В.К. вдохновился не столько лицемерным прекраснодушием этой бумажной законодательной новеллы, сколько крайней нуждой смягчить выдвинутые против него после первой «опальной» оды обвинения в антидворянских и сепаратистских(!) тенденциях.

Апофеозом творчества В.К. стала комедия «Ябеда». С шумным успехом появившаяся на сцене 22 августа 1798 г.

Известный драматург-переводчик театровед Степан Жихарев позднее отмечал в своих популярных «Записках современника»:

«Гаврила Романович Державин сказывал, что приятель и родственник его В. В. Капнист, написав комедию «Ябеда», неоднократно читал её при многих посетителях у него, у Н. А. Львова и у А. Н. Оленина, и когда в городе заговорили о неслыханной дерзости, с какою выведена в комедии безнравственность губернских чиновников и обнаружены их злоупотребления, Капнист, испугавшись, чтоб благонамеренность его не была перетолкована в худую сторону и он не был очернён во мнении императора, просил совета, что ему делать. “То же, что сделал Мольер со своим Тартюфом, — сказал ему Н. А. Львов, — испроси позволение посвятить твою комедию самому государю”».

Капнист внял совету Львова — и все кривотолки тут же смолкли. Те же самые люди, ранее вооружавшиеся против комедиографа: — не глядя! — внезапно сменили отрицательные суждения положительными. И стали находить вещицу превосходною.

«Ябеду» сыграли в блестящем бенефисе Крутицкого. Отлично реализовавшего роль председателя Гражданской палаты Кривосудова. Державин к тому прибавил, что, конечно, комедия очень живо изображает взяточников, эту язву современного общества. Но в последствиях своих совершенно бесполезна. И, к сожалению, не обратит их на путь истинный.

Фёкла (жена Кривосудова):

Как он [Праволов, – авт.] со мной судил,

То с стороны его казалось дело свято.

Кривосудов:

А я скажу тебе, что очень плоховато;

И я не знаю, как уж тут поворотить.

Фёкла:

Однако ж, милый мой, ты должен пособить,

Ведь вспомни, как он нам…

Кривосудов:

Да помню так, как должно;

Но памятью одной тут пособить не можно.

Тут надобен указ, иль право, иль закон.

Фёкла:

Законов столько!

Кривосудов:

Так.

Фёкла:

Указов миллион!

Кривосудов:

И это истинно.

Фёкла:

Прав целая громада.

Кривосудов:

Всё неоспоримо.

Фёкла:

Ну, так чего же надо?

Кривосудов:

Безумна! Надобно такой закон прибрать,

Чем виноватого могли бы оправдать.

С фантасмагорическим фурором «Ябеду» сыграли 4 раза кряду. Но накануне пятого представления, — по именному повелению императора Павла, — сняли с репертуара без объяснения причин. Все печатные экземпляры подверглись конфискации. А сам автор, по тогдашним городским слухам (не всегда оправданным): дрожа и плача, должен был со страхом ожидать ссылки в Сибирь.

Положение, однако, изменилось после особого «пристрастного» просмотра пьесы в Эрмитажном театре. Запрещение постановки и продажи «Ябеды» отменили. И комедия на несколько десятков лет [после всё ж таки семилетнего цензурного перерыва, несмотря на павловское покровительство и благоволение[4]] укрепилась в репертуаре столичных и провинциальных театров. Став провозвестницей «Горя от ума» и «Ревизора». (Полностью восстановлена в репертуаре с 1805 г.[5])

«Это произведение незначительно в поэтическом отношении, — разбирал «Ябеду» Белинский: — Но принадлежит к исторически важным явлениям русской литературы, как смелое и решительное нападение на крючкотворство, ябеду и лихоимство».

И действительно, многие сентенции пьесы обратились в пословицы: «Законы святы, да исполнители лихие супостаты»; или: «Бери, большой тут нет науки, бери, что только можно взять!». Эта песня «Бери!» пьяных мздоимцев рефреном звучит в «Доходном месте» А. Островского.

Н. Чернышевский, осведомляя 24 сентября 1856 г. Н. Некрасова о появлении «Губернских очерков» С.-Щедрина, отмечал, что написана новая вещь «плохо», но замечательна содержанием «вроде капнистовской “Ябеды”»[6].

В свою очередь, комедия сотнями невидимых нитей переплетена с мощной традицией русской сатиры: из народных песен, легенд, сказок, басен. Смело и по-фрондёрски «преступно» интерпретированных Сумароковым, Хемницером, Крыловым. Остро обличающими бюрократию, взяточничество и судебный произвол.

Мотив дурных подьячих занимал важнейшее место в творчестве Кантемира, вышеназванных Фонвизина, Сумарокова, в сатирических журналах 1760—70-х гг. И не только.

Это и повесть М. Чулкова «Пригожая повариха». Это и русская драматургия: комедии «Лихоимец» В. Бибикова, «Подьяческая пирушка» А. Аблесимова, «Так и должно» М. Верёвкина.

При всём том, «Ябеда» солидно, точнее даже, презентабельно (благодаря необыкновенному соединению корневой, глубинной народности с изысканной светскостью) выделяется из всей предшествующей ей литературы. Новаторски объединив сразу две животрепещущие темы: сюжет о лживых судьях-алтынниках и линию криминально-наглых крепостников. На образе одного их которых (помещик Праволов) держится фабула комедии.

Тем временем запущенные и брошенные — в виду отсутствия возможности управлять — капнистовские имения совсем не давали никакого гешефта: «Друг мой Васинька! — пишет в Киев молодая супруга Саша: — Пожалуйста, пришли мне поскорее десять рублей, которые я заняла у матушки и которыми она мне докучает, и, если можно, ещё пять рублей для покупки одеял детям». — В.К. часто и надолго уезжал по службе. А в конце века и вовсе получил должность директора всех императорских театров в Петербурге — с обязанностью проживать в столицах. [Что, подмечу заодно, не зафиксировано во всевозможных нынешних онлайн справочниках.]

Собственно Петербург он, честно говоря, не любил. Называя его «ужасным лабиринтом». Но… деваться некуда — там печатались его произведения, решались абсолютно все общественные и личные заботы. В том непривычно-душном каменном «лабиринте» жили лучшие его друзья: издатели, сочинители, весь цвет русской философской мысли.

«Приезжай, друг мой, поскорее, у нас здесь страшные беспорядки, люди уходят, и скоро вся деревня уйдёт; не знаю причины, но думаю, что это происходит от того, что им неисправно дают пайки», — волнуется жена в очередном письме. Обрисовывая, в сущности, всероссийскую беду крестьян: они не в состоянии прочно нигде обосноваться, оттого что помещики попросту не исполняли своей обязанности кормить их.

Сами себя землепашцы обеспечить невмочь: голодомор, разорение (связанные с усилением массового экспорта зерна), неимоверное поднятие цен на хлеб (более чем в 8 раз с 1770 по 1790-е гг.). Отсюда извечный пагубный круговорот: верхи не хотят, низы не могут; а власть, боясь осложнений и беспокойств, непрестанно закручивает гайки.

«Ах, милый друг мой, как тягостны мне возложенные на меня обязанности! — сетует супруге В.К.: — Сколь был бы я счастлив, ежели мог бы от них отделаться и неразлучно жить с тобою».

Тем не менее, в ближайших владениях братьев В.К. дела обстояли намного лучше — и крестьяне от них не убегали, окружённые попечительством и участием Капнистов-управителей, искренне любивших малороссов. Дела пойдут на поправку и у Василия Васильевича, когда уже в веке XIX он переберётся на родину: Полтава, Обуховка, Кибинцы.

Благостные два десятилетия… Овеянные заботами о большой семье, детях, посильной помощью в госуправлении, экономических процессах: в том числе снабжением русской армии продовольствием в войне 1812 г.

В.К. — полтавский генеральный судья, губернский маршал дворянства, директор народных училищ Полтавской губернии. Выступал против разрушения крымской архаики — в частности, памятников Херсонеса. Поставив перед правительством вопрос о необходимости их охраны и изучения. [После екатерининского одностороннего включения территории Крымского ханства в состав России — в потёмкинскую кампанию по «усмирению Крыма» 1782—1783 гг.]

Своё согласие служить без жалованья директором народных училищ Капнист объяснял в корреспонденции к А. Куракину от 11 июля 1802 г.: «Выбор вашего сиятельства в возложении на меня звания директора народных училищ сей губернии весьма ласкательно для моего самолюбия, как по отличию, которым вы удостаивать изволите слабые мои дарования, так и по вверяемому способу употребить оные на общую пользу».

С большим уважением относились к Капнисту декабристы. Виднейшие деятели Южного тайного общества П. Пестель и С. Муравьёв-Апостол навещали его в Обуховке: «Посвятив первые дни приезда моему сыновнему долгу, — пишет М.-Апостол Капнисту: — я приятнейшею обязанностью себе поставляю приехать в Обуховку, дабы лично засвидетельствовать вам, милостивый государь, истинное моё почитание».

В начале 1820-х гг. дом Капниста — этакий символический причал, где собиралась для живых буйно-горячих диспутов передовая дворянская молодёжь. Охваченная «опасными» преддекабристскими настроениями. [Из семьи поэта вышли два декабриста: сын Алексей и воспитанник Н. Лорер.] За это его умение затрагивать «живые общественные вопросы» (Добролюбов) В.К., его творчество, высоко ценимы и почитаемы разночинцами середины XIX в.

Прах В. В. Капниста захоронен на том самом месте, — изображённом в стихах об Обуховке. С провидчески приготовленной заранее эпитафией:

Капни́ст сей глыбою покрылся,

Друг муз, друг родины он был;

Отраду в том лишь находил,

Что ей, как мог, служа, трудился,

И только здесь он опочил…

Литература:

Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. Москва. 2008

[1] С другой стороны, Екатерина дала «добро» движению и распространению протестантизма (в основном лютеранского толка), иудаизма, ислама, буддизма и… Ордену иезуитов, официально запрещённому во всех странах Европы.

[2] Опубликовано Б.Дембинским в 1896 г.: http://litopys.org.ua/coss3/ohl26.htm

[3] Есть ещё одно, вероятно, более простое объяснение «немецкого» казуса. За время царствования Екатерины общее число новых подданных, приобретённых Россией, достигло 7 миллионов. В результате усилилась «рознь интересов» (Ключевский) между разными народами. Это выразилось в том, что чуть ли не для каждой национальности правительство было вынуждено вводить особый экономический режим. Так, немецкие колонисты совсем освобождены от уплаты налогов государству. Самым дискриминируемым в этих условиях оказалось коренное население. Это привело к тому, что некоторые русские дворяне конца XVIII — начала XIX вв. в качестве награды за службу просили их «записать в немцы». Чтобы пользоваться соответствующими привилегиями. Не исключено, что именно данный факт перерос в легенду с Капнистами.

[4] Что, в общем-то, было свойственно сумбурной политике Государя вообще и культурной в частности. Назло памяти недавно почившей владычице-матери вернувшему свободу Радищеву, «старику»-издателю Н.Новикову, польскому генерал-майору Тадеушу Костюшко, которому даже разрешил выехать в Америку. (Всего реабилитировано 87 человек.)

[5] Д.Языков. «Столетие комедии Капниста “Ябеда”». «Русский вестник», 1898, август.

[6] Переписка Н.Г.Чернышевского под ред. Н.К.Пиксанова. М., 1925. С. 21.