В семье Селёдкиных случилось деликатное: сынок Стасик стал мужчиной. В смысле, познал плотскую любовь. Если проще, девица-красавица Шурочка благодаря Стастику не только перестала быть девицей, но и была, что говорится, на сносях.

Нет, нет, ничего такого экстраординарного в самом этом факте не было (когда-нибудь всё равно случится), но только Стасик вдруг заупрямился и жениться не хотел.

— Ты дурак! — орал на него папа, Павел Фёдорович, брызгая слюнями. Это разбрызгивание у него получалось всегда, когда он начинал орать, а орал он хоть и нечасто, но всё же приходилось. Он работал мастером в цехе горячей штамповки, а там всегда такой грохот, что говорить нормальным языком быстро разучиваешься.

— Тебе уже двадцать три скоро! Ты уже институт заканчиваешь! Самый возраст! Чего тебе ещё-то надо?

— Она некрасивая, — надул губы Стасик. Он учился на четвёртом курсе факультета физической культуры и спорта местного «педа», и совсем скоро  должен был стать дипломированным физкультурно-спортивным специалистом-педагогом.

— А когда ребёнка ей делал, красивой была? – ехидно прищурился Павел Фёдорович. В этом прищуривании было что-то и беспощадное, и демоническое.

— Паша! – пискнула Мария Агаповна, его супруга и, соответственно, стасикова мамаша. Она работала преподавателем в стасиковом же институте и пользовалась в коллективе заслуженным многолетним уважением. Туда и его, балбеса, только из-за неё, мамаши, приняли. Оказали, так сказать, уважение и снисходительность к его, Стасика,  никаким умственно-педагогическим способностям. А без уважаемой мамаши кому бы он там, в институте, был и нужен? Кобелей там и без него всегда хватало, хватает и. скорее всего, хватать будет ещё многие и многие годы.

— Чего Паша? – накинулся на неё Павел Фёдорович. – Я уже сорок пять годов Паша! Я же когда тебя… это самое… (Мария Агаповна тут же стала бордово-лиловой, цвета перезревшей  свёклы)…я же не бросил! Я честно в ЗАГС пошёл! Потому что я — честный человек! – и от избытка чувств ткнул себя пальцем в грудь.

— Да, честный! А подлецов и прохиндеев у нас в семье никогда не было и не будет! Ты меня понял, физкультурник? —  и Павел Фёдорович угрожающе-демонстративно навис над Стасиком. Тот покорно кивнул: понял, не сомневайся. Осознаю. Совершил промах.  Больше не повторится. Никогда и ни почему. Честное пионерское.

—  А жениться всё равно не хочу, — пробурчал упёрто («Мы верим твёрдо в героев спорта!». Эта песня – про него!). – Я ещё не нагулялся. И вообще, не дорос до осознания прелестей семейной жизни.

— Убить тебя, что ли? – задумчиво и даже душевно, словно беседуя сам с собой, произнёс глава семейства. Мария Агаповна тихо ахнула. Как сказал герой одного популярного кинофильма, вечер переставал быть томным.

— А чего? – продолжил размышления Павел Фёдорович. – За такого подлеца много не дадут. Лет пять. Ну, может, года на два побольше. Ничего. В тюрьме слесаря тоже нужны, а у меня как-никак четвёртый разряд.

Стасик задумался. Точнее попытался сделать задумчивое лицо, и это ему, как не странно, удалось. Не зря же четыре года провёл в институте!

— А? – спросил Павел Фёдорович.

— Ага, — кивнул Стасик. – А то и на самом деле тебя в тюрьму загребут. Я же люблю тебя, папа.

Павел Фёдорович непонятно посмотрел на него и  вдруг оглушительно заржал.

— Ну, прохиндей! Не, я таким не был! Надо же как повернул!

Ночью Павел Фёдорович долго не мог уснуть.

— Чего ты, Паш? – сонно пробормотала Мария Агаповна.

— Ничего, — сказал он недовольно. – Спи.

Мария Агаповна повернулась на другой бок и сладко захрапела.

Или я чего не понимаю, думал Павел Фёдорович, или теперь всё не так. А  как надо? Или никак не надо? Уже не воспитаешь. Воспитывать поздно. Поезд ушёл. «Кошка бросила котят. Пусть… как хотят…».

Когда он, наконец, уснул, ему приснилась большая чёрная гладкая брюхатая кошка. Она лениво подошла к кровати, на которой он спал, присела на край, совершенно развратно  подмигнула и спросила закурить.

Алексей Курганов