Пожалуй, лишь с годами осознаешь прелесть детских и юношеских лет. И как бы не желал ты, мальчишкой, поскорее подрасти и окунуться с головой во взрослую жизнь, да только с возрастом сердце все больше тянется именно в то далекое прекрасное время, где все воспринималось по-иному. Деревья были больше. Небо выше. Радуга краше. Люди, которые тебя любили и оберегали, находились рядом. Веселые, добрые и живые. Собаки при встрече виляли хвостом. Котята просились на руки. Кузнечики, стрекозы и майские жуки всякий раз манили помчаться за ними в погоню. Хотелось обнять весь мир, погладить каждого и со всеми поиграть.

Ох, уж, эти майские жуки! Разве какой ребенок устоит перед ними? Эти крылатые толстопузые жужжащие букашки сведут любого с ума. Не устоишь, чтобы не погнаться за ними.

Под окнами нашего дома росла рябина. Совсем рядом, где стоял турник, из автомобильного покрышечного колеса тянулось ввысь еще одно деревце с красными ягодами. Только меньше. Зимой, когда все вокруг застилало белоснежным одеялом, на деревьях рубином горели маленькие бусы. Именно они заманивали в гости красногрудых снегирей. Рябина, что поменьше, росла у соседского гаража. Рядом с деревцем находилась будка, в которой несла собачью службу Динга (помесь овчарки с дворнягой). Сколько соседских кур потрепала и погрызла эта самая Динга! Даже трудно представить. Много. Но собака есть собака. А тем более сторожевая. С такой шутки плохи. Стоит зазеваться и… бац! Только перья останутся. Одного нельзя было понять – отчего куры каждый раз тянулись к ее конуре? Словно для них там рассыпали мешок зерна. Совсем не страшились ни шума цепи, ни громкого лая. Заприметит Динга, что куры поблизости, уйдет за будку, затаится, уловит нужный момент и… хвать! Поминай, как звали. Видать курица и впрямь глупая птица: выложи зернышки цепочкой, так она тебе еще сама в конуру собачью заберется.

Майских жуков ловили вечером. Как только начинало смеркаться, на соседнем крыльце загорался фонарь. Мотыльки и прочая разновидная насекомая живность слетались к лампе, пытаясь ее облепить. Манил букашек яркий свет в темноте. Нам это было на руку. Стянешь с затылка бейсболку и бегаешь по двору, пытаясь накрыть ей жука. Сунешь его в спичечный короб, прикроешь березовым листом и таскаешь повсюду в кармане. В любое время вынул коробок, поднес к уху и слушаешь, как он там шкрябает изнутри. Вынешь мелкого пленника, потискаешь пальцами да уберешь обратно.

— И не жалко тебе его? – говорил соседский старик Василий, которого вся местная детвора величала никак иначе как «дядя Вася». – Какая ни есть, а все — живая душа.

— А чего? – удивлялся я.

— Всем света белого хочется. Ни тебе одному, — отвечал дядя Вася. – Жизнь и букашке несмышленой мила.

— Придет время, отпущу.

— Посади тебя самого туда. Поглядели бы тогда, как ты запел.

— Скажете тоже, ни знай чего.

— Оболтусом растешь, Антоха! – бранился старик.

Не желая спорить, я шел в соседний двор. По другую сторону нашего дома, над самой аркой, что делила дворы, жил мой ровесник — Санька Коробов. Учились мы в параллельных классах. Чего-чего, а ловить всякую живность, Санька был мастак. И не только. Еще быстро бегал и прятался так, что не сразу найдешь. Вроде и двор небольшой, и все знатные места тебе известны самому, а поди найди его. Не так-то это просто. Хитрый он, Санька. Пока ищешь, он перебегает с места на место.

Я кажу жука. В коробке жуки всегда пришибленные. Ленивые и сонные. Почти не шевелятся.

— Королевский, — указывает Санька на красную грудь.

— Знаю.

— А я своих отпустил. Вечером еще наловлю. Целую банку.

Любит Санька похвастаться.

Как-то раз, когда мы шатались по двору без дела, гадая, чем бы себя занять, на грузовой машине приехал Санькин отец, дядя Саша. Заскочив на минуту домой, засобирался он в Кошелиху, где проживали Санькины дедушка с бабушкой. Кошелиха — это небольшое село в соседнем районе. Санька попросился с ним. А так, как поездка была туда и обратно, то взяли и меня. Прокатиться. Дядя Саша носил длинную щетину и работал на той самой грузовой машине. В Кошелихе Санька завел меня в хлев показать свиноматку с маленькими поросятами, примкнувшими к ее толстому брюху. Сашкина бабушка позвала отобедать, но мы отказались. Тогда нас угостили домашними пирогами и молоком. Перекусить на скорую руку, да ещё на улице — это мы завсегда любили. На обратном пути дядя Саша остановил машину. Мы вместе с ним покинули кабину. На дороге лежала раздавленная змея. Мы долго и внимательно разглядывали с Санькой ее неподвижное тело. Дядя Саша палкой откинул змею в кусты и сказал:

— Зазеваешься, подкрадётся к ноге и… чик! Будут потом пироги с малиной… Тот еще гад ползучий. Полно их здесь.

В начале осени, когда деревья готовились облачиться в золотистый наряд, а погода с каждым днем обещала приближения дождей, народ с лопатами и ведрами собирался за картошкой. Хватит, мол, в земле лежать-полеживать. Отрастила бока, пора и свет белый увидеть. Просушишь ее, спустишь в погреб, а там… дожидайся, милая, своей участи. Итог всегда один: со сковороды, украшенная луком и укропом, на обеденный стол.

Наш усадник находился за селом, за объездной дорогой, которая вела в город Саров. В воскресное утро, когда не нужно было идти в школу, мы шли копать картошку. Дорогу в несколько километров преодолевали пешком. За общей беседой она не казалась длинной. Впереди бежала Жучка, вывалив язык на бок. Иногда оглядывалась — не пропали ли мы из виду. Обычная дворняга, маленького роста и кудрявая, как молодой барашек. Ежели на пути встречались лужи (за обочиной, в канаве, поросшей травой, дождевая вода хранилась долго, как в болоте), Жучка не пропускала ни одну. Вымарается вся, как чертенок. Пока собирали картофель, Жучка пыталась ловить полевых мышей. Увлечется, выроет нору, спрячется, только уши торчат.

— Ну, и землеройка! Это надо же, — улыбалась бабушка Зоя. Мы тоже тихонько посмеивались, глядя на смешную собаку.

Иногда собирать картофель помогал крестный, мой и сестрёнки. Крестили нас с Валюшей вместе в городе Арзамасе. Мне уже было годика три. Наши крестные родители были семейной парой и жили неподалеку от нас. На втором этаже старой постройки находилась их маленькая квартирка. В том доме когда-то давным-давно монахини пекли хлеб. Здание и по сей день носит название «хлебный корпус».

Когда мама получила квартиру, мне было пять лет. Переезжали зимой. Это помню хорошо. Казалось, ремонт, который затеяли перед тем, как въехать в двухкомнатную квартиру, никогда не закончится. Крестный помогал белить потолки. В детской они были аж под четыре метра. Такие громадины! Попробуй до них дотянись. Я взбирался на стол, а за тем карабкался на печь (за что меня всегда ругали), но даже с такой высоты не коснутся мне было потолка. Квартира казалась нам, малышам, настоящим дворцом. Большие полукруглые окна, высокий потолок, широкие комнаты. Не то, что у бабушки в подземелье.

Стоило крестному прийти в гости, как мы с сестренкой брали его за руки и вели в свою комнату. Дальше, каждый из нас пытался похвастаться какой-нибудь новой игрушкой. И мешая друг другу, мы совали в его ладонь то саблю, то куклу. Сейчас, уже будучи большим, когда навещаю крестницу, она также, по-детски, хвалится игрушками, маленькими сокровищами каждого ребенка, ценность которых, нам, взрослым, уже не понять.

Крестный был мужчиной жилистым и силу имел. Каждый раз, трогая мою худую руку, притворно кивал головой, мол, ничего себе какой богатырь. Иногда учил боевому приему. Мне, мальчишке, это нравилось, и я с превеликой радостью бил кулачками по его растопыренным ладоням. У печки дожидалась участи привязанная к углу боксерская груша, подаренная мамой за хорошее поведение. Я спешил отвязать ее, и мы с крестным лупили грушу так, что сыпались опилки. Обшитая дерматином, она, словно мяч, носилась по всей комнате.

— Будет вам. Атаманы, — шутя, бранилась мама. – Чего доброго окна побьете.

Мы успокаивались. Присаживались на мою кровать. На стене висели плакаты героев голливудских боевиков.

— Ван Дамм тебя поборет, — говорю я крестному.

— Не смеши.

— Чего? Одной левой управится.

— Да, я на нем верхом прокачусь, — дразнит меня крестный.

— Не ври!

Крестный глядит на мои плакаты и улыбается:

— И всех остальных хлопком пальца перепугаю до смерти.

Я сержусь. Крестный смеется. С прищуром гляжу на его руки. Хотя крестный и кажется мне сильным, но, чтобы Ван Дамма! Да еще оседлать, как беспомощную лошадку. Поверить в это я не решался никак.

— Его бы за гаражи, — говорит он. — К мужикам нашим. Вот и поглядели бы тогда. Кто кого.

То, что крестный был не из слабых, это я знал.  Папка говорил так: «Дури в нем много». Когда помогал на усаднике, отец сравнивал его с маленьким трактором, за которым едва угонишься. Останется работы «на раз плюнуть», крестный начнет возить картошку к дому. Погрузит два мешка на велосипед — и вперед. В один из таких рейсов сломалась рама велосипеда. Припрятав поломку в кустах, крестный на себе донес оба мешка. Тогда не только я, но и родители дивились его прыткости.

— Давай-ка лучше силушку твою проверим, парень, — и крестный, поднимаясь с кровати, велел бить ему в живот.

Что есть силы я сжимал кулак. Сквозь стиснутые зубы спрашивал: «Куда именно». Но тот не спешил с ответом. Боясь утратить силу, я тужился как мог.

— Быстрей!

Крестный смеялся и указывал поверх пупа. Один за другим наносил я удары по его упругому животу. Нет, сколько не бей, а стену ту мне было не пробить… Когда боролись на руках, крестный поддавался. Я, радостный, что вот-вот одержу победу, старался изо всех сил. Но победа все равно была не в мою пользу. Наверное, крестный все же был из тех, кто не любил проигрывать.

— Уже лучше, — трепал он мои волосы и показывал большой палец. – Ничего. Когда-нибудь и ты меня на лопатки положишь. Обязательно. Всему свое время, брат.

С упованием глядел я на крестного и верил, что обязательно так и будет. Но… Время идет своим чередом и меняет многое. Все реже и реже видел я крестного у нас дома. Как-то случилось так, что… перестал он нас навещать. А ежели и приходил, то ненадолго и нередко во хмелю. Где-то с кем-то дрался. Об этом говорили разбитая бровь и сбитые костяшки на руках. Тяжело присаживаясь в кресло, он виновато глядел на меня и на сестренку. Устало подмигивал — ничего, мол, все обязательно наладиться. Но жизнь — не часы, где можно перевести время, починить и исправить неполадки. Не все так просто. Оступаются нередко даже сильные духом люди и идут не по той дороге. Вот и крестный, не желая никому зла, сошел на узкую тропу. Виной всему был зеленый змий, порушивший немало людских судеб… Крестный развелся и подался на малую родину к родителям в Вознесенский район. С тех пор я его больше не видел.

Наверное, у каждого из далекого светлого детства хранятся в памяти теплые воспоминания о том или ином человеке. Пусть и вошедшего в нашу жизнь на одно мгновенье и сыграв незначительную роль… Но все же… С годами все чаще припоминаются дорогие сердцу люди. И хотя крестного помню мало, все-таки в душе моей он занимает особое место. Добрый он был. Сильный. Веселый.

Осенью 2017 года крестный умер. Пил чай с булкой и подавился крошкой. Не смог откашляться и… ушел навсегда. Трудно в это поверить. Какая-то хлебная крошка! Крохотулька. Меньше самого малого, и смогла отнять жизнь такому сильному человеку, как мой крестный. Непостижимо. Никому не дано предугадать смерть. Какой она придет в последнюю минуту жизни. Легкой или тяжелой. Быстрой или нелепой…

Одно знаю наверняка. В моих детских воспоминаниях всегда будет жить добрый и веселый человек. Мой крестный. Воробьев Сергей. Такой, каким его я запомнил.

Антон Лукин