Жил был Иван. И было у него два друга, муж и жена. Мужа звали Саша, а жену тоже звали Саша. И была у них собака – Найда. Хотя Найда был пес. Кобель.
Как-то раз Иван взял бутылку водки, “ Пшеничной “, и пошел к Сашам. Посидеть. Саша пожарила яичницу, порезала огурчики, сала, колбасы и хлеба. Иван достал “Пшеничную”, стал разливать.
— Я не буду, — сказала Саша.
— И я не буду, — сказал Саша.
— А я буду, — сказал Найда.
Иван удивился, но налил. Помолчали. Сашам стало неловко.
— Ну будем? – спросил Иван.
— Будем, — ответил Найда.
— Ишь, насобачился, — хмыкнула Саша.
— Цыть, — рявкнул пес, — насобачился, я как насобачусь, вам тошно станет.

— Ну давай, Иван.
— Давай – сказал Иван. Ему тоже стало неловко.
Выпили. Найда сковырнул ногтем огурец и сладко, как наст под ногами, захрустел. Иван крякнул, понюхал хлеб, подумал и зацепил вилкой колбасу.
— М-да…- протянул Найда, — хорошо. Ну что Иван, на вторую лапу?
— Тьфу, — сплюнула в сердцах Саша и вышла.
— Я тоже … это, — мялся супруг, — вставать рано.
— Иди, — разрешил пес, — толку тут с тебя, иди.
И Саша ушел. Спать. Просто спать. Выпили по второй. Захорошело. Иван достал сигарету, закурил. Найда тоже вытащил одну, повозился, пристроил меж когтей. Дымнул в потолок. Фыркнул.
— Как жизнь, Иван?
— Собачья – брякнул Иван, брякнул и спохватился, — живу, в общем-то ….  что…
— Чего там, валяй, — благодушествовал пес.
Кончик носа у него запотел, ухо свисло на глаз, хвост незаметно для хозяина постукивал по ножке стула. Тук, тук. Ивану тоже захорошело.
— Живу, в общем-то… работаю, квартирка есть.
— Где работаешь?
— На кладбище.
— Где?
— На кладбище.
— Бедный Йорик.
— Чего?
— Это Шекспир. Неважно. Что делаешь-то?
— Дак, что ж делать на кладбище? Кому могилку вырыть, кому оградку поправить.
— Да весело. А живешь?
— Да там же и живу, при кладбище. Квартирка у меня.
— Не страшно?
— Нет привык. В городе страшнее. У меня тихо. Которые умерли, они не навредят, а в городе хулюганят. Нет, у меня тихо, — зачем-то повторил Иван.
— From where no traveler return, — сказал Найда.
— Чего?
— Это тоже Шекспир. Неважно.
— А…
Выпили еще. Помолчали. Теперь молчали хорошо. Уютно молчали, без напрягов.
— Ты-то как? – спросил Иван.
Он первый раз пил с говорящей собакой и потому не знал, что можно спрашивать, а что нельзя. Не спросишь же, — что это ты тут разговариваешь по-человечески и водку пьешь вот, и куришь. Сам он тоже и разговаривал, и водку пил, и курил, и если бы его об этом спросили – почему мол, то он и не ответил бы пожалуй.
— Что как?
— Ну живешь?
— Живу, брат Иван, живу, в хвост не дую, хлеб жую.

Пёс изрядно захмелел. Он сидел совсем по человечески, изогнув лапу в локте и подперев морду когтями. Пепел падал на шерсть и скатывался на скатерть.
— Смокинг, блин, — проследив за пеплом, хмыкнул он, — живу, что ж…Жизнь есть подвижный сгусток энергии материи между двумя небытиями, которые, в свою очередь, тоже являются энергиями материи иной органики. Но это не важно, — и помолчав добавил:

— Я ведь, того, — породистый…
— Какой породы? — спросил, наконец, Иван.
— Говорящей, — рассмеялся Найда. – Но это не важно. Давай выпьем.
— Давай.
Они выпили и стало совсем уютно в обшарпанной кухне, с мелко дрожащим холодильником. Иван показывал фокусы на спичках, как перебраться в лодке с одного берега на другой, по двое в лодке и никого не оставляя. А Найда говорил, — не считая собаки, это Джером и это неважно, и учил Ивана правильно выкусывать блох от хвоста и против шерсти.
Потом Найда занял у знакомой суки (тоже говорящей) денег, и они обратили твердое тело в жидкое, по выражению Найды, а по разумению Ивана — просто купили водки и выпили ее в парке, куда Найда повел выгуливать Ивана и предлагал ему полаять на луну, и говорил, что это Есенин, и это неважно.
Потом Иван занял у своей знакомой суки, и они сидели на краю свежевырытой могилы, и Иван объяснял сложную технологию могилокопания, а Найда утверждал, что там на дне должна быть буржуазия, поскольку Иван пролетариат и пытался вспомнить автора. Но не вспомни, а просто сказал, — это не важно, и плюнул вниз.
Потом они ходили между крестов, звезд, голубей и плит, и Иван говорил, что вот живут люди без Ивана живут, а как умрут, то куда им податься? – к Ивану. А Найда все пытал:
— Я тебе друг?
— Друг.
— А ты человек?
— Человек.
— Значит я собака?
— Собака
Простейший силлогизм, куда деваться. И тихо было на кладбище. Смирно лежали под звездами герои и дважды герои (хотя Найда никак не мог постичь – как это можно быть дважды героем, герой он и есть герой, раз и навсегда). Лежал крещеный и некрещеный люд. Дети и взрослые. Но лежали тихо. Одно слово усопшие. Хорошее слово.
И еще они пели и выли, выли и пели. И уважали друг друга и рассказывали, перебивая, но выслушивая. А Найда спрашивал:
— Як умру то поховаешь?
А Иван отвечал, — Да зачем ховать, схороню по-человечески. Да ты живи, друг, в тебе же дар божий.
— Так у меня, стало быть, душа есть? – пытал Найда и совсем по-собачьи заглядывал в глаза.
— Да конечно есть, — успокаивал Иван, — ты же тварь божья.
— Так, ведь, все же – тварь, — не унимался Найда.
— Так, и я тварь, — оппонировал Иван, — Все мы твари, все мы человеки…
— Да, ведь, не все, — тыкался мокрым от слез носом Найда.
— Так, ты ж говоришь!
— Ну так, что ж, что говорю?! Все говорят! Душа нужна!
— Ну ты же плачешь!
— Да все плачут коли больно…
— Да тебе ж не больно, а ты плачешь…
— Да больно мне…
— Да ну тебя…
Проснулся Иван рано. В домике при кладбище лежали пустые бутылки, свалялась собачья шерсть на коврике. Тряхнув головой и не почувствовав похмелья, Иван обрадовался. Проскочил через дверь в контору, пока никого нет, постоял, подошел к телефону.
Ответила Саша:
— Да… все хорошо. Найду? Какую Найду? Ты что Иван, мы здесь живем с Сашей, только с Сашей, а у Саши совсем и аллергия на мех. Нет, Ваня, мы уезжаем, нет… не далеко, но надолго. Да… извини…. Ага. Ну пока, пока, пока.
Положила трубку. Посмотрела на нее, будто что-то решая, но так и не решила. Изогнулась дугой к двери, крикнула:
— Саша, ты выгуливать? Намордник одень. А то соседи жалуются.
Сволочи.

Но это не важно.

Иван Жердев