Ах, обмануть меня не трудно,

Я сам обманываться рад…

А.С.Пушкин

Во времена Пушкина фотографии ещё не было, а я рассматриваю снимок 1940 года и будто уверен, что помню это: как мы фотографировались, кажется, во дворе  знаменитого ФИАНА (Физического института академии наук), в котором работали наши родители, – Черенков Павел Алексеевич, его сын Алёша, дочка Леночка, Валя Коваленко,  я, Миша Садовский и мой отец Садовский Рафаил Владимирович.

Эту фотографию я помню всю жизнь с младенчества, и ещё я помню, что дома хранилась стеклянная пластинка-негатив, с которого эта фотография напечатана. У отца был фотоаппарат «Фотокор», он просуществовал в семье до перестроечных 90-х, пластинки куда-то исчезли раньше – нет никаких артефактов, а память хранит всё так ясно и чётко, что кажется всё сейчас материализуется, и хотя я на самом деле не помню дня этой съёмки, когда смотрю на фотокарточку, он живёт во мне. 1940 год, потом война, наши семьи в эвакуации, отец на фронте до взятия Кенигсберга, до Победы, потом снова возвращение в родной ФИАН, где он работал у Владимира Иосифовича Векслера, в лабораторию которого входил отдел Павла Алексеевича Черенкова… и квартиры мы лишились во время войны, как и некоторые другие соседи в этом доме на 2-ой Тверской-Ямской… в нашу квартиру вселился полковник Генерального штаба… квартплату, которую мы посылали в Москву упрадом спокойно клал в свой карман, а потом… такое время было, и правда заблудилась где-то, перепутала адреса, и казалось — навсегда…

В 1951 отца выгнали из ФИАНА – боролись с космополитами, которыми в большинстве своём оказались евреи, в 1958 году Павлу Алексевичу Черенкову была присуждена Нобелевская премия вместе с И.М.Франком и И.Е.Таммом «За открытие и толкование эффекта Черенкова». Отец всегда гордился, что принимал участие в этой огромной работе, ездил в 1947 и 1948 годах в экспедиции на Памир, где на высокогорье –высоте 5200 метров работал с камерой Вильсона…

Если бы можно было перенести содержание памяти на какой-нибудь носитель без слов, с которого потом могли бы люди воспринимать всё содержание тоже целиком без всяких посредников, которыми являются слова, – когда-нибудь так и будет, я верю!

Тогда бы открылись многие забытые эпизоды прошедших семидесяти пяти лет… мы ведь снова жили рядом и неподалеку от ФИАНА… но насколько я помню не виделись с Леной Черенковой. Родители наверняка встречались. Семья Коваленко приютила нас, когда отец вернулся с фронта, а мы с матерью жили в ванной комнате своей же квартиры, которую мама получила, как один из первых шести кандидатов биологических наук в СССР. Дом надстроили двумя этажами, и молодым учёным страны дали квартиры. Мы часто виделись с Григорием Максимовичем и Надеждой Андреевной Коваленко – для меня они были просто дядя Гриша и тётя Надя, и с их дочкой Валей я дружил и дружу всю жизнь…

И всё же один эпизод из пропавших я отлично помню. Наверное, это было году в 1952, я ещё учился в школе и увлекался горными лыжами, пропадал целыми днями на Воробьёвке и в одно из воскресений повстречался с Павлом Алексеевичем. Он был не один, по-моему, с М.А.Марковым, с которым мы жили в одном фиановском доме на улице Вавилова. Они были на обычных беговых лыжах, узнали меня и подробно, и заинтересованно расспрашивали, что делаю, чем увлекаюсь, кроме горных лыж и кем собираюсь стать…

Читатель, особенно молодой, может подумать, что я о себе пишу… воспоминания – нет! О времени. Оно не аморфно и не абстрактно – у него лица «необщее выражение», и частички, крупицы мозаики составляют его истинное лицо… и то, что было в тогдашних газетах – вся ложь и догматизм власти, и лизоблюдные статьи, и стихи первых полос, восхваляющие несуществующее, – выдуманный социализм и его политэкономию, придуманных и назначенных героев труда, лучших поэтов, и действительно тех истинных Героев, спасших Родину на фронтах и в тылу, и таких рядовых солдат, как мой отец, и таких великих учёных, как Павел Алексеевич Черенков, открытия которого работали на Победу, и эти встречи простых людей, их заботы и маленькие радости, не попавшие в хроники кино и на газетные полосы… Время – это судьбы – людей, стран, всей земли… и если мы все не постараемся сохранить его, останемся голыми перед Историей, Иванами, родства не помнящими.

Конечно, если бы тогда, в отрочестве я знал, что Черенков получит Нобелевскую премию, а я посвящу свою жизнь литературе и буду писать о людях, оставивших след в жизни страны, мира и моей маленькой судьбе, я бы непременно попросил у него написать мне несколько напутственных слов, но ничего этого не случилось. И вот я в квартире Черенкова сижу рядом с его дочерью Еленой Павловной Черенковой, и мы подробно вспоминаем, глядя на старую фотокарточку, годы, годы и годы… мы вспоминаем, а на самом деле к нашим детским воспоминаниям неотделимо примешивается то, что мы слышали от родителей и в детстве, и уже взрослыми, но убеждены, что всё это сохранила наша память, и было точно так, как мы сегодня говорим и ещё спрашиваем Валю Коваленко, она чуть старше нас, и потому больше помнит и знает… как же нам повезло, что мы опять рядом, а я так вообще живу в десяти минутах ходьбы от Лены Черенковой! Столько лет прошло – они не щадили нас, но мы выжили, и нам действительно есть о чём вспомнить, и нам самим интересно узнавать друг от друга упущенные кем-то детали…

В старом здании ФИАНа уже совсем другая организация, но те же ворота… и я каждый раз, попадая на Миусы, прохожу мимо них и будто вижу эпизод детства: как выезжает на ЗИС 110 Президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов, машина останавливается, я открываю заднюю дверь и выскакиваю из неё на тротуар – это Сергей Иванович прокатил меня от ступеней парадного входа, возле которых я стоял, до ворот! Дальше у него государственные дела, а меня охранник пропускает обратно на территорию института, где я провожу целые дни, потому что дома у меня нет! Есть только ванная комната, в которой мы спим с мамой, когда она возвращается с работы с завода «Изолятор», где работает чернорабочей… другого места работы для Кандидата биологических наук не нашлось в Москве… спасибо и за это – теперь у нас две продуктовые карточки: рабочая мамы и моя иждивенческая, а мне уже 7 лет! И Лена вспоминает свои послевоенные годы. Мы из другого века, из другой эпохи, из другой страны – разбросанные осколки прошлого, чудом уцелевшие и не потерявшие друг друга.

Елена Павловна, как и отец, теперь физик – она Кандидат физико-математических наук, работает в ФИАНе. Вот её статья «Заметки к семейной хронике» в журнале Природа, приуроченная к столетию Черенкова. Весь журнал посвящён этой дате, и я получаю автограф дочери Павла Алексеевича будто от него самого через, страшно сказать, три четверти века, нет – через столько поколений! «Мишеньке в день встречи после долгой разлуки.» – пишет мне Лена. Смотрю на неё и на себя в зеркало, сравниваю с фотографией и убеждаюсь с отрадой, что узнать нас вполне можно!

Я вынужден привести здесь целиком своё стихотворение из книги «Биография», потому что точнее сказать не сумею:

Снимки в бархате альбома…

Хоть себя бы тут узнать!

В страшный год, рождённый… дома…

Голый… в сеточке кровать…

—

На коне, а вот в матроске,

Бескозырка, якоря,

На костюмчике полоски,

Ворот — синие моря…

—

Строй солдат… отец в пилотке,

И ни ромбов нет, ни шпал…

Как без листьев в день короткий

Лес осенний — весь опал…

—

Мать стоит. На ней ушанка,

Ватник, вытертый до швов,

И хибарка полустанка

Средь заброшенных снегов.

—

Жизнь, которой я не знаю,

Но приходит со страниц,

Чёрно-бело зазывая

В толчею застывших лиц.

—

В суете эвакуаций

И разбомбленных дорог

Как сумел он к нам добраться,

Бархат платья, как сберёг?!

—

На перронах не растоптан,

Не украден со стола,

На растопку не разодран

Ради капельки тепла…

—

Голос «ФЭДа» или «Лейки»,

Глубина ушедших душ…

К нам, как путь узкоколейки,

Сквозь любую топь и глушь.

—

Сколько лиц я в нём не знаю,

Как же жил я, не спросив,

Кто такой, и кто такая

Смотрят прямо в объектив?!

—

Не найти уже ответа — 

Больше некого спросить!

Что теперь бумага эта

Будет в памяти носить?

—

Жизнь, кого ты пощадила?

Лики есть, а нет имён.

Будто братская могила

Старый в бархате альбом…

А нам с Леной Черенковой и Валей Коваленко повезло, и мы рассматриваем старые альбомы! И оставляем в них свои новые фотографии, которые потом будут рассматривать те, кто за нами!

Что-то хорошее распространяется в воздухе, какая-то эманация удовлетворения не напрасной потерянной жизни и радость, что она оказалась долгой несмотря на лишения, несправедливости, беды, утраты… может быть, для того, чтобы мы могли рассказать обо всём этом? Может быть просто для того, чтобы тем, кто её узнает только по старым фотографиям и рассказам, было увереннее ходить по земле в поисках себя и своего счастья…

Михаил Садовский