Померла тетка Сергея, старая, век прожившая в деревне женщина. С месяц назад против больных ног поставили укол, не чисто — занемогла пуще, но жаловаться конфузилась. Жила одна — сыновья в городе, муж еще по молодости загулял и не воротился — ближние бабы сочувствующе теребили платки и мычали разнородное. Когда стало невмоготу, свезли бедолагу в больницу — через полмесяца кончилась. Из города на похороны съехались сыновья, снохи, другая родня. Приехали не на своем транспорте: предстояло поминать.

Сергей с отцом с электрички сделали крюк, зашли к себе на дачу — дом, купленный матушкой на родине. Дом заперт, мать состояла при сестре последнюю пару недель (сыновья реже — работа). Отец хозяйски потолкался в избе, нырнул во дворе с озабоченным видом в кладовую, бывший хлев, в баню, начал перебирать скарб, что-то переставил. Сергей сидел в хате, выскребывал пальцами из клеенки стола дробь, флегматично наблюдал за родителем. Вышел, лениво вякнул:

— Пойдем, что ли, батя, может, помочь чего надо.

Отец, невысокий, щуплый мужичок, взмахом подозвал к себе. Сергей вяло подошел, шмыгая носом, после лаконичного отцова «возьми-ка» поднял длинную жердину. Старый малость с ней позанимался, тронулся запирать избу.

Стоял конец осени. Снег ложился крупный и редкий, пухло, но негусто облепил плечи, делалось ярко, контрастно с часто выглядывающей, тяжелой землей. Невзрачные по сути избы повеселели, изрядно поредевшие кусты в палисадниках набрали кокетство. Стало просторно, и небо, на прямой взгляд угрюмое, словно потеплело и отдалилось, гривастые тучи бежали задиристо. Дышалось девственно, Сергей напрасно попытался добыть печаль, воспроизводя образ тетки, и совершенно опустел, испытывая единственно легкий морозец на щеках. Соразмерно вперив под ноги равнодушный взгляд, хрупал снегом отец.

Возле дома тетки редко и медленно бродили несколько человек. Еще несколько слонялись или неподвижно курили в ограде. Отец с достоинством кивал на приветствия, Сергей поздоровался об руки с молодежью. В сенях столкнулись с матерью, кстати зачем-то вышедшей из избы в накинутой на плечи шали. Она — грузная суровая женщина — заботливо отряхнула снег с плеч Сергея и на брошенный повелительным тоном отцом вопрос о детях усопшей подобострастно, шепотом сообщила:

— Александр-от давеча вечером приехал, а Колькя нонче с шестичасовой… — В деревне матушка (бывшая учительница) почему-то начинала говорить по-старому.

Сняв головные уборы, мужчины вошли в первую комнату, здесь, рядом с дверью, повесили пальто и, поскучнев лицами, ступили в горницу. На скамейках подле гроба сидели закутанные в черное старушки. С появлением новых одна из них заголосила, остальные, как по уроку, прянули прикладывать платки к глазам. Вдоль стен расположились несколько мужчин и женщин. Ближе всех к гробу стоял, вытянувшись смирно, младший сын тети Фроси Николай, сорокалетний статный красавец. Он невидяще смотрел в высохшую, лиловую мать и, судорожно двигая кадыком, трудно глотал. Старшего сына Александра Сергей заметил еще издалека — тот в одиночестве бродил вдоль амбара, в огороде, жадно затягиваясь папиросой. Склонился к некой принадлежности, копошился; разогнувшись и оглядывая стены сооружения, прикладывал ладонь к глазам, как бы заслоняясь от слепящего равномерного света.

Даже не причитания старух, непривычная обстановка и сам гроб с когда-то подвижной, озорной, теперь пергаментной тетей Фросей обособили в Сергее нужное чувство подавленности, а больше чужой, тягостный вид Николая, всегда жизнерадостного человека. Вдруг натекла неприязнь к плакальщицам, их равнодушным к уходу, высохшим либо ожиревшим обликам. Неприлично захотелось на свежий воздух, разговаривать, греть взгляд по-настоящему родными — много детства Сергей провел в деревне — лицами. Собственно, вскоре и поступил — бочком, потупившись.

Во дворе стоял двоюродный брат Гена, ровня, закадычный друг детства, теперь и сам городской житель. Рядом курили зятья. Генка постился лицом, однако с приближением Сергея глазами задобрел.

— Как оно, ваше степенство? — тепло проговорил, протягивая пачку сигарет. Намекал на диссертацию, что уж долгонько писал Сергей, — вообще, он работал по строительству. Не виделись братья лет пять.

— А! — досадливо будто махнул рукой тот. — Вперед всякохондроз наживешь, чем степень… Когда? — строительство прет, объект за объектом… Ты-то — пропивать будем, либо категорически?

— Вот родимая переведется и… безотлагательно.

Теперь залюбопытствовал Владимир, зять:

— Сам-то, новый хомут не нашел?

Четыре года назад Сергей развелся. До окаянного племени был нерасторопен — отчасти неохоч, в остальном боязлив — а женился, и уже в возрасте, лихо, супругу окрутил моментально, с большущим удивлением. Впрочем, как выяснилось, завоевание к достоинствам Сергея имело отношение липовое: месть предыдущему и подлинно любимому. Сладкие вскоре оклемались и совместились обратно, хоть и с ребенком Сергея, — и вроде как зажили счастливо. Особую боль являло то обстоятельство, что Вера, в сущности, была теплым человеком, да вот эмоциональным. Ну и — дочь. Сергея оказия окончательно отвадила доказывать мужские притязания. Иначе взять, работа случилась уместна.

Поговорили о машинах — наш мараковал — о покойнице, в основном о последних днях. Гена с веселыми бликами в глазах поведал, как нанял мужиков копать могилу — сам  помогал за малым числом дееспособных.

— На старую могилу напоролись. Видать, татара там был, потому как сиднем. В ногах пожитки. И вот что — фуфырек белой лежит. Совсем целый, головка сургучная. Приговорили — борзо пошло, ровно из магазина сейчас.

Сергея снарядили за сосновыми ветками, что принято кидать перед гробом. Когда вернулся, надышавшись остро, с полным мешком, во дворе стоял зилок под гроб. Кладбище располагалось в березовом колке за бывшей совхозной поскотиной, по слякоти дорога безбожно раскисала, взять можно было только мощным механизмом. До тракта гроб несли на полотенцах, здесь погрузили на машину. Туда же поперли деревенские старухи — загружать их пришлось мужикам, и выглядел факт нелепо. Справные городские, торкнувшиеся было к грузовику, затею оставили. Грязи до места помесили как следует — угадали в навозную хлябь — и первым делом принялись приводить в порядок обувь.

Опускали гроб племянники, Сергей тревожно и мелко перебирал ногами на скользком краю с мыслью не окунуться следом. Когда стали забрасывать могилу, с готовностью взялся за лопату и зашуровал по крупной, неудобной земле. Кто-то ухватил сзади — мать отдергивала, шипя раздраженно: родственникам зарывать не положено. Работали два тщедушных старика. Половину урока не добрав, выдохлись и фыркали, обтирая дрожащими руками мокрые лысины. Гена, Сергей и еще один из родни, не сговариваясь, забрали лопаты. Младший сын, Николай, отвалившись от сгрудившейся у ямы толпы и прижавшись к дереву спиной к могиле, трясся, прижав руки к лицу. Александр плакал молча и скупо, не сходя с места, простояв все время на задах народа.

На обратном пути уже все карабкались на машину, подобрав полы, с кряхтением и руганью. Мужики подворачивали плечи под могучие зады старающихся женщин. Бабы в кузове устроились на скамьях и стоя у переднего борта, мужики плавали посредине, раскорячив ноги и держась друг за друга, машина хватко качалась на раскисшей дороге, шла медленно и натужно.

Сергей оказался рядом с двумя незнакомыми, основательно пожившими дядями. Один, повыше, худой, голошеий, слезливый, глубоко и редко моргал, второй был плотен и пятнист.

— Иван-от живой? — ткнув носом в проплывающий мимо ветхий дом, спросил последний.

— Намедне Шелестова в городе встретил. Сказывал, что в Боярске живет, — охотно отозвался другой. — Хорошо живет, бабу новую взял.

— Не досидел ли чо?

— Ага, в амнистию попал… Бает: також — гонят бабу.

— Ак сроду… — кивнул Плотный. — А Шелестова я видал. Раздобрел больно.

— Девки разъехались, живут вдвоем, робят оба-два.

Глубокий кювет вдоль тракта свалил иных — растекся безобидный бабский мат, пошли веселые комментарии. Авто, выровнявшись, тронулось ходко. Худой дядя поинтересовался:

— Этта Ерчихиных дом сгорел?

— Правей, буди, коли спички дашь.

Долго прикуривали, после доли наслаждения дымом Худой обратился вновь, вероятно, имея в виду сыновей тети Фроси:

— Дом-от продавать будут?

— Ноня ведь дачи — мода.

Сергей с приятным теснением наблюдал за стариками. Морщинистые, пропеченные, чем-то близкие… Разговор зашел о доставлявшей машине — Худой рыпнулся оповещать о количестве лошадиных сил — и Плотный пошел отчитывать, что измерять лошадьми несправедливо, ибо мерин, в отличие от агрегата, любую грязь осилит. На это последовал аргумент относительно того, что случаются лошади аккуратные — напримерно, конь у родителя был, ни за какие блага в грязь не тронется. Плотный возмутился незамедлительно:

— Да щё там — у отца. У моего толькё выездных пара была. Про малость и забыть.

Снова нашлась самодовольная пауза и… вот:

— Иван-от новую бабу тожо кончит, — внезапно сообщил Плотный.

Собеседник подобострастно захихикал:

— Ак сноровка есть.

Еще на кладбище застал Сергей разговор этих двух персонажей. Опять он там очутился рядом и Худой махнул в сторону неприметной оградки с памятником:

— Варвара ухожена, есть кому следить. Баска девка была.

Моргнули совместно. Плотный:

— А на Ивана, анафему, управы так и не нашлось.

В столовой Сергей с Геной попали за выставленный в один длинный ряд стол немного наискосок от этих мужичков. Что-то, видно, задело, и уже будучи во хмелю и сытым Сергей заставал на гражданах свой взгляд. Худой осоловел резво и жевал забавно, проваливаясь щеками и размашисто. Плотный тоже частил, но наклонившись низко к посуде. Неукротимые патлы обоих, небрежно оправленные заскорузлыми пятернями, нелепо торчали.

В одном из отрезков времени подошла тетя Лида, Генкина мать, потрепала ласково Сергея за плечо:

— Ну, новой семьи не наметил?

Сергей задиристо сообщил:

— Держусь по мере сил, спасибо Вере. Она во мне дюжий зарок воспитала.

Тетка построже обратилась к сыну:

— Пропустить — это никак, шар-от ужо налил!

— Мам, — доказывал Гена, — ну крестная же!

— А и помянем — пела Лёлька высоко. В церкву другие специально ее послушать ходили.

Помянули. Сергей:

— А вы как?

— У нашего брата кака печаль — вы, охламоны. Похварываю помаленьку — как у людей.

Гена:

— Мам, тут лекарство пообещали, на следующей неделе привезу. — Сергею: — Руки у нее болят, артрит.

— Во, заботится сынок, — пояснила тетка с ершинкой.

Сергей вдруг махнул рукой на давешних старичков:

— А что за граждане? Я их как бы не помню.

— Здрасьсте! — Тетя кивнула на Плотного. — Семен Макарыч, Витьки Волкова отец — ты же с ним, знать-то, все детство бегал.

Сергей вперился:

— Тьфу ты, не признал! Конечно же он!

— Второй-от из городу, Ремизов Василий, родня наша — далекушша, правда.

— На кладбище, — поинтересовался Сергей, — они упоминали некоего Ивана, Варвару.

— Аспид, — живо доложила тетя, — Варвара угорела, будто, в бане. Он жен-от имел манеру морить. Первая удавилась. Варя — вторая, за третью и сел… То в Гилевой, то в городе жил. Красавец непомерный… К матери твоей, буди, сватался, да Михал Федорыч расторопней вышел. Вишь, эко место — кто знат бы теперь…

В столовой стало реже. Суетились женщины, собирая остатки снеди, люди потихоньку собирались — самые близкие шли в дом покойной. Гена и Сергей курили подле окна — кто-либо подходил, тепло разговаривали. Неподалеку, возле зеркала остановился отец, потеребил расческой жидкие волосы. Отвернулся, дуя на гребешок, критически осматривал народ. Сергей с умилением наблюдал, и внезапно тронуло, что батя далеко постарел. Рельефные, узловатые вены на руках с тонкой, покрытой старческими пятнами кожей, беспорядочно исполосованные морщинами лоб и щеки, глаза впалые, ровные и блестящие. Теперь же вспомнилась тетя Фрося в гробу, костистая, чужая, стало душно и томительно.

Вскоре нашим мужчинам, подзывая, махнул Николай. Когда подошли, указал на почти полный ящик водки.

— Куда это столько набрал? — одобрительно наклонился Гена, ставя на этот еще один, с пустыми бутылями. За другой торец взялся Сергей.

— Водки должно быть вдоволь — матушкин наказ, — важно молвил Николай.

Часа через три изрядно потемнело. Разбирались — кто на поезд, кто на автобус; иные по родне. Родители оставались на даче, Сергей намерился в город с Геной, на электричке. Мать выговаривала:

— Какого лешего ехать, завтра не на работу.

— Генку лет пять не видел, могу пообщаться? И вообще, сооруди-ка нам флакончик на дорогу, да пирожку что ли брось.

— Набузгаетесь как пить дать… — ворчала матушка, послушно при этом толкнувшись исполнять пожелание. Когда вынесла, Сергея внезапно потащило:

— Слушай, мам, тут разговоры угадали относительно некоего Ивана — вроде изверг, дескать, сватался к тебе. А?

Рука матери — она как раз протягивала припас — дрогнула. Вскинула глаза колюче, темно, и губы сжала — жест известный, сердитый.

— Господи, кто это тебе наплел… — И что-то незнакомое случилось, глаза ушли. — Особенно-то не загуливай… — Взгляд вернулся и был слаб. — Деньги-то есть?

В теле Сергея разлилась отчетливая неприязнь.

Не спеша тронулись на полустанок. Сыпал мягкий, приятный снежок, солнце тускло маячило над горизонтом сквозь робкие прогалины, тяжелые в сизых подпалинах облака придавливали пухлый снег сумраком. С пригорка, на котором лежал дом тети Фроси, деревня с редкими косыми дымками казалась постной. Было обширно и одиноко, дышалось студено и вязко. Гена, всегда говорливый, идя впереди — тропка была узкой — нынче молчал. Впрочем, не доходя до разъезда предложил «укусить по пайке», и тотчас обратно развязался:

— У нас на фабрике новый гендиректор. Фашист — дисциплина лютая, в туалет пошел — в журнал запишись. Немцы нас купили, так его поставили. Татарин, однако… И, знаешь, денежку хорошую платит. Прежде-то месяцами не получали, а теперь в конверте — цыпа одна разносит. В пятницу исправно, ровнехонько за пятнадцать минут до конца смены. — Гена хватил порцию, шумел носом, сильно вдыхая пирог. Душевно резюмировал: — Уйду. Старых работяг половина свалила.

— Деньги — зло, — согласился Сергей, употребив, — свобода ядреней.

— А волокуши верхом на лошадях таскали? — ворковал Гена. — Помнишь, у тебя узда отвязалась? Конь вбок забирает, Егор Осипыч орет — а ты: уйди, гад, растопчу в бутерброд! — Гена смеялся. — Растопчу в бутерброд, гы-гы-гы… — Помолчал. — Или как Вито Волков чуть не утоп?

Улыбался Сергей, слеза блеснула — либо от водочки, либо еще зачем. Молчали — минута души, гулял табачный дымок. Сергей, втоптав сигарету в снег, полюбопытствовал:

— Кстати, что Витька?

— В Удмуртии живет, случается, наезжает.

— Чего его туда занесло?

— Баба тамовская.

Кивнул Сергей, молвил:

— Надо же, отца его не признал… — Глаза вздрогнули, остановился на Гене внимательный взгляд. — Слушай, а ты этого Ивана, ну душегуба — знал?

— Не шибко. Тетка Варвара нам родня по матушке, ездили к ним в Гилеву… Пару раз видел, пожалуй. Так я пацаном был.

— И что за человек?

— Да о двух ногах, как сейчас помню. Нелюдим. Помню, приехали, он поздороваться вышел, а потом целый день не показался… — Гена вдруг посмотрел на Сергея отчетливо. — Слушай, а ведь там история была… с тетей Шурой. Она за твоего отца вышла, и уже Ирина родилась… а потом чуть ли не уходила к Ивану — у них раньше что-то намечалось.

— Да иди ты!? — даже вроде и без удивления, пусто буркнул Сергей.

— Ну, я точно не знаю, что-то такое слышал… А чего Ирина не приехала?

— Да внучка сильно захворала — не отойти.

— Черт, уже и внуки. Впрочем, Ирина ведь тебя много старше… — Гена распрямился: — Елки-моталки, сегодня же у дяди Степана, это брат той самой тетки Варвары, день именин — ты его должен помнить! Я у них бываю, едем-ка!

— Да ну — неудобно.

— Брось ты, дядя Степан — душа!..

Тепло в электричке и размеренный перестук колес приладились — еще и в тамбуре тронули остатки — сморило в сон. В зыбком сознании плавали непотребные ошметки образов, дальше макнуло в небытие и, наконец, отчетливо, зримо вылупилась особь. В седой ухоженной шевелюре, бровастый, выставив одно плечо, он следовал за Сергеем. Кажется, окружал высокий, мрачный лес — да, виляла меж густых сосен изрытая глубокими колеями телег дорога. Сергей, поминутно оглядываясь, старался оторваться, избежать человека, а тот вяло перебирая ноги и не отставая, что-то шептал назойливое и тяжелое, собственно, и рука была вытянута как для подаяния.

Сергей испуганно очнулся, сперва не понимал оторопи, что прохватила грудь. Устроился ровно, задумался. Заныло: а ведь это пресловутый Иван пригрезился, — надо же… Неужто вправду мать уходила? — отсюда сон… И тюкнуло, да Вера же аналогично с ребенком от Сергея отчалила… Черт!.. Мотнул головой, стряхивая наваждение — срочно подумал, хмельной бред, завтра смешно станет. Однако давило… Когда перед вокзалом Гена напомнил, что едут к дяде Степану, Сергей устало посмотрел и… промолчал.

Звонили в дверь — в руках содержался торт, коньяка бутылка. Дядя Степан и открыл.

— Хэк, Генка, — приветствовал удивленно. Глаза добро сощурились, распахнул дверь широко.

— Эта… дядь Степан… как его — решили навестить, — проходя, лыбился Гена. — С похорон, Ефросинью Артемьевну отправили. Вот и племяш ее — Серега.

— Да что ты говоришь! Хэт жа… — Мелькнула тень кратковременно, крепко пожал Сергею руку. — Дед твой мне учителем был.

— Да-да, — умеренно улыбался Сергей, — я вас помню.

— Проходите… Слышь, Каться, — за спину держа наших молодцев и войдя в комнату, обратился к жене, — Ефросинья Артемьевна преставилась, мир праху.

Та всплеснула руками:

— Ох, господи!.. (Перекрестилась.) Ну да все там будем — пожила, однако, голубушка… Это же, вроде, Михал Федорыча сын. Как же, мы родителей твоих хорошо знаем.

Хлопотали по устройству. Гостей наблюдалось негусто, все — народ поживший. Прибывших усадили, помянули усопшую. Дядя Степан допрашивал:

— Матушка здорова ли? Знались в молодости. В прошлом лете последний раз встречались в деревне.

Сергей отчитывался:

— Начала похварывать… Я с родителями живу, ты-де неурядный, без глазу обтреплешься. Да и справней — разошелся, квартиру семье оставил.

Через половину часа где-то раздался звонок в дверь.

— Наконец-то, — проворчал дядя Степан, вставая встречать.

В коридоре послышалась бойкая женская скороговорка:

— Папуля, извини, я тебе уже все объясняла! Танюшка прихварывает, я ее с подругой оставила — она тебя обожает, поздравляет и прочее. Сама буквально на часок.

Дядя Степан вернулся со свертком, за ним открылась молодая и пригожая женщина. Сергей задорно напрягся, громоздко установил взгляд. Вошедшая, усвоив Сергея не враз и безусловно удивившись, хоть и несоразмерно, непосредственно зашумела:

— О-о, красавчик! Какими это судьбами?

Сергей, откровенно радуясь, пояснил:

— А ты что же, скрыться от меня надумала? Не мечтай — не найдем, так нарисуем.

Ольга, так звали дочь дяди Степана, весело проголосила:

— Сажайте меня с ним. Кавалер же мой — в списке жирным шрифтом выведен.

Мамаша ее, обращаясь к гостям и хихикая, поясняла:

— Ой, Олька у нас такая бедовая, столь шебутная. Откуда же вы друг друга знаете?

— А знаем! — просветила Оля.

— Сколько мы — года три не виделись? Ты насыщенней стала, — после церемониальной обязаловки обратился Сергей. — Ну что ты, где?

— Недавно начала работать, сидела до того с дочерью — в небольшой фирме. Ты что?

— Коттедж работаю одному ухарю, скоро обратно на крупное строительство вернусь… А чего ты из СМУ-3 ушла? Я, между прочим, интересовался.

— Так… обстоятельства. — Похоже, отвечала без живости. Надо сказать, первое радушие сошло, особой страсти на присутствие Сергея Ольга не изъявляла.

— Мускулистая ты. А я так один и живу.

— Поздравить, посочувствовать?

— А ты?

— Что — я?

— Ну… как семейная жизнь?

— Это в связи с твоим одиночеством?

— Э-э… пожалуй.

Ольга, улыбаясь, отвернулась:

— Мам, ты пирог опять не упустишь?

— Ой, верно — я и забыла!

— Сиди-сиди, я посмотрю. — Устранилась. Сергей понуро глядел вслед, потянулся чокаться к Гене.

Плелось нешумное застолье, стариковский междусобойчик. Закучерявила песню одна из дам, подхватил мужской голос. Гена что-то сокровенно доказывал Сергею. Тот наклонился, внимая, однако истинного интереса не находил — бросал изредка ловящий взгляд на кухню. Появилась Ольга, однако на место так и не села, озабоченно прошла в другую комнату.

Спустя короткое время женщина собралась уходить. Сергей, собственно, этот момент чуть не пропустил — уже на выходе оказалась, когда он спохватился и вышел следом в коридор, где суетились родители.

— Тут для Танюшки какое, тебе пирога, — сунула матушка пакет.

— Может, я провожу? — спросил Сергей, глядя на отца.

Дядя Степан благоволил:

— Отчего же.

Матушка вопросительно мотала головой от дочери к мужу, Ольга как-то неохотно, кажется, больше из угоды взрослым, молча пожала плечами.

Выбрались из подъезда. Шли немо, оба уткнулись под ноги. Сергей потер щеку:

— Скоро совсем морозно станет.

Ольга мелькнула едва смеющимся взглядом:

— Жизнь пойдет.

Перемещались. Дивно, забыто искрился снег.

— Видишь, оказывается мы земляки.

— Вижу.

— Ты в деревне часто бывала?

— Бывала.

— Я в детстве все лето там проводил, а тебя не помню.

Похоже, чуть задержалась Оля:

— И я тебя, стало быть.

— Хорошо в деревне.

— Неплохо.

Небо стало мрачным, но не отдельным — веселый свет города был ему не чужд.

— Я понял, что дочь у тебя.

— Танюшка.

— И у меня дочь… Сверчок-Светлячок.

Образовалась остановка трамвая, Ольга поделилась:

— Дальше уж не провожай, у меня дом рядом с остановкой.

Сергей буркнул, не глядя, не стесняясь досады:

— Боишься что ли, что муж увидит?

— Бояться охота, да некого.

Сергей поднял взгляд, Ольга насмешливо смотрела на него. В это время подошел трамвай, она буднично сообщила:

— Ну, поеду — благ тебе. — Поднялась в вагон.

Сергей уныло смотрел вслед. И в последнее мгновение вскочил на подножку. Ольга, не видя его, усаживалась на сиденье, мужик с видом, пожалуй, что отчаянным плюхнулся рядом. Она удивленно посмотрела. Отвернулась, любезность в лице отсутствовала. Произнесла:

— Насчет «бояться некого» — это ведь отнюдь не приглашение было.

— Ты что ли обижаешься, что я тогда… ну… прекратилось у нас.

— Разве я давала повод так думать?

— Вот именно, ты же как-то странно себя повела. Скрылась — ни до свиданья, ни здравствуйте… Мне вообще показалось, что ты сожалела о… ну ты понимаешь. — Помолчав толику, попенял обидчиво: — Чего теперь на меня взъелась, не собираюсь я навяливаться! Так, проедусь… — Он гордо устремил взгляд вперед.

Ольга улыбнулась, хлопнула его ладонью по колену:

— Проедься!

Всю остальную дорогу не разговаривали… Вышли. По светофору перешли шоссе — Ольга, будничная, и плетущийся сзади Сергей. На пешеходной аллее женщина остановилась, развернулась:

— Домой-то уж я совершенно не могу пригласить — дочь болеет. И вообще…

Сергей — вполне трезво — возмутился:

— Послушай, чем я провинился? Почему нельзя по-человечески?

Ольга радостно засмеялась:

— Ты что от меня требуешь? Ну было раз, мне теперь рабою стать?

Сергей тоже начал улыбаться: невроз сошел. Возроптал напористо-шутливо:

— В общем так, давай номер телефона, и чтоб больше я тебя никогда не видел.

Дома отчего-то шаяло отменное настроение, взял книгу — спать не хотелось — текст, другое дело, не шел. И вдруг нагрянуло, бессвязно, ниоткуда.

…Ему было лет двенадцать. Знойное лето, носились беззаботно с Генкой по деревне, вынесло на речку. Плюхнулись в мутную, с обильной ряской запруду. На другом берегу расположилась рыбалить малышня: двое пацанов лет семи и в качестве статиста меньшая босоногая девчушка с неопрятными русыми косичками — одна была заплетена криво. Она, стоя почти неподвижно и выпятив живот, угрюмо наблюдала за добычей. Наши молодцы переплыли к ним, Генка наставительно руководил процессом — совершенно напрасным, рыба была неумолима — Серега, сморенный зноем, безразлично торчал сидя, развалив согнутые ноги и сомкнув на коленях руки. Надсадно крякал выводок уток, стрекотали кузнечики, чудилось, постно и тягуче звенело бледное с мелкими и редкими облаками небо. Он и заметил, как неподалеку в зарослях крапивы мелькнула водяная крыса.

— Ондатра! — воскликнул Сергей азартно и где-то вкрадчиво, резво поднимаясь.

— Где? — встрепенулся Генка.

Вслед Гене ребятня сорвалась наперерез, увидев напуганного возгласами зверка, мелкими и частыми прыжками устремившегося к воде. Сережка задержался — он не знал, как обходиться с подобным животным — прянул предпоследним. Последней получилась девчушка. Отсюда он и оказался ближе остальных, когда она отчаянно вскрикнула, попав ногой в одну из норок, обильно нарытых по берегу. Отсюда преимущественно он и занимался повреждением, главным образом пытаясь заговорить назойливое и едкое нытье. Надо сказать, это удалось, и, помниться, при доставке малой домой — ничего страшного не случилось — она соглашалась идти своим ходом, исключительно держась за руку Сергея.

Оказия имела то продолжение, что при встречах существо смотрела на парня совершенно по-свойски, что, воздадим справедливости, вызывало незнакомое и отнюдь не отрицательное чувство в самом спасителе. И вот какую развязку получила история.

Прошло дня три, наша парочка, бездельно шныряя по деревне, набрела на двор, где толпился народ. Поминки. Естественно, жадные на события пацаны пронырливо затесались среди знакомых и незнакомых взрослых. Им была сунута жидкая, но вкусная, хорошо сдобренная медом кутья — употребили моментально. Сладкий мрак самого события занозисто возбуждал, ребята шлындали по двору, жадно ловя приглушенный говорок взрослых. Тут Сергея дернули за выпущенную полу рубахи — сзади, кисло улыбаясь исподлобья, стояла та девчушка, сегодня аккуратная, непривычная в длинном платье, носках и сандалиях.

— Ты чего здесь? — ревниво поинтересовался парень.

— Бабушку похоронили.

— А-а, ну да… А чего она померла-то? — без умысла спросил Сергей. Девчушка без искры пожала плечами.

И вот тут Сергея повело. Он осунулся, склонился к собеседнице, далее разогнулся.

— Дурочка, тут целая история…

Дело в том, что и в школе, и во дворе Сережка слыл рассказчиком. Прорывало парня, накатывало, и сподоблялся человек сочинять захватывающие, ядреные истории. Характера, понятно, жуткого, таинственного, на действительность не претендующего, однако вполне удобного для времяистребления. Вот и теперь — либо от жары, либо от наличия неизбежного слушателя — вывалил пацан нечто замысловатое. С любовью, местью, убийством и прочей атрибутикой. Слушала девочка в ужасе — рот открыт, глазенки выпучены (родственники-то что вытворяют) — это он отлично помнит. Понятно, что не совсем корректно, однако… стих, куда деться. Вскорости ребята смылись и, по счастью, девочку эту парнишка более не встречал…

Сергей подошел к окну, город томился в волнистом и вязком свете огней, сильная глыба неба, пропитанная меланхоличными звездами, звала и отталкивала. Господи, как же он тогда не узнал в Ольге… Впрочем, разве распознать ту неуклюжую, очарованную девочку — двадцать с лишним лет прошло. Паче сравнимо с привлекательной женщиной, неразгаданной, посторонней.

Внизу неровно, словно в перфораторной ленте текли огни автомобилей. Хорошо закурил, дым славно развалился по стеклу — Сергей улыбнулся, представив мать: запрет курить в комнате был категорический. И вдруг грянула толстая, крепкая радость: у них сложится. Он даже испугался на мгновение — так непривычно было это уверенное чувство. Стиснул зубы — не пускать обязательный страх, обкорнать. И надо же — ушло… Да, да, Ольга. Она.

Сергей встретил ее года четыре назад, еще жили с Верой.

Управление давало корпоратив по случаю даты, Сергей к подобным мероприятиям был неохоч, но вытащился, поскольку в его отношении зачитывались положительные слова и прилагался непритязательный бонус. Угадал за стол человек в десять. Ольга почти напротив. Она случилась лицом в управлении новым, и это не тронуло бы внимание, если б не обнаружил пару вязких, едва ли не настырных взглядов. К тому же соседкой ее произошла давнишняя приятельница, шумная и смелая Люся, которая объектом шуточек по случаю бонуса соорудила Сергея.

— А что, Сережа, глаза у тебя как бы потухшие — либо премия мала, или наоборот дамы напротив сильно не во вкусе!

— Издеваешься? В Африке недород, Локомотив продул — наконец, скинхеды.

— Зато Коля Басков женится.

— Пожалуй — ты относительно налить и за демократию?

— За дамократию, Сережа, — она кивнула на Ольгу, — разве не в сладость таким подчиниться?

Сергей потянулся чокнуться с Люсей, затем с Ольгой, сказал, ненавязчиво улыбаясь:

— За это и спиться не грех.

Та тенькнула и сощурилась, глядя с любопытством:

— Вино не грех — а вина больна.

Сергей выпил, что-то во фразе тронуло, однако он не различил… Они с Олей танцевали — Сергей пригласил — даже пели караоке и получили мягкую игрушку как приз, однако след она практически не оставила. Через год, уже в разводе, встретив ее на юбилее совершенно не относящихся к производству знакомых, узнал сразу, но подходить постеснялся. Она первая поприветствовала, и Сергей враз осмелел, уселся рядом, обильно и эффектно говорил, часто подливал и Ольга, на отличку сравнительно с прошлым моментом, согласительно пила, охмелела и, пожалуй, стала развязной и даже вульгарноватой. Впрочем, он и сам отменно захорошел, и поскольку как раз крепко недужил Верой, обихаживал Ольгу настойчиво, с болезненным сладострастием.

И верно, получилось. Привез домой — родители были на даче — она сопротивлялась, из такси выходить не желала, пьяненько бормотала: «Куда ты меня притащил, вот еще не хватало». Сергей вытянул неаккуратно, колобродила злость. Она и выйдя сопротивлялась, потом враз обмякла и сдалась.

Утром тогда Сергей проснулся один. Потолкавшись по квартире и обнаружив окончательное одиночество, разжился чем-то добротным, уютным. Мелькнувшая досада на относительную незавершенность сменилась покоем и наслаждением от него самого. Куря с ровной смесью ощущений некоторой недостоверности, нужности и даже мужественности, вспоминал о страстной ночи, неуемной и вместе странно соразмерной Ольге. Были сразу вслед приключению крепкие позывы отыскать девушку, позвонить хотя бы, что следовало сделать уже из приличия, однако эхо терпкой, долгой боли в истории с Верой и мысль, что звонок предрасположит к отношениям, поползновения пресекли. Именно легкость победы, навязчивая аналогия с недавними штуками оградила.

Месяца что ли через три встретил в управлении в отделе. Ольга сидела за столом, Сергей поздоровался с неизвестным чувством. Она порозовела, как будто даже чуть сжалась, и сейчас же выпрямилась, лицо обрело насмешливое выражение, взглянула прямо, открыто, недружелюбно. Стушевался, бормотнул нелепость и практически сбежал, найдя освобождение. Больше не встречал.

Мгла за окном клубилась. Сердце тюкало незнакомо — ровно, размашисто. И вдруг вспомнил сказанные ею слова: «Вино не грех — а вина больна». Да это ж дед Савченко выдумывал — вечный чудак, мотавшийся по деревне летом в опорках и зимней ушанке. Он постоянно сорил фразами, которые детвора не понимала, но, насмешничая, заучивала: «Холодное горячим не бывает», «на грача пойдешь, ворона выйдет», «мука не наука — мука». И множество, что воспринималось как галиматья. Сергей виновато улыбнулся, как же он не уловил тогда.

Решено, он позвонит женщине. Решено!

Тем временем случилось предновогоднее нагромождение объектов. Кроме того, торопил с диссертацией руководитель — Сергей окончательно закопался.

Стало быть, произошла весна. Полинял снег, завиляли хвостами собаки, томно блистали окна домов. Семья молча внедрялась в квартиру: первым, как, бывало, отец, следом матушка, Сергей последним. Приехали из Логиново, тете Фросе как раз полгода.

Сергей, будучи за рулем, не пил, а тут понадобилось. Вроде и сыт, и прочее, а засвербело. Родительница расположилась перед телевизором, отец отправился спать, он пошел на кухню, достал бутылку — полгода не дата, а все одно. После второй рюмки вернулся в комнату. Матушка заподозрила что-то веселое в экране — смеялась. Парень, притулившись к стене неподалеку, ткнулся в телевизор. Ухмыльнулся согласованно с мамой, еще разок уже звонче.

— Ой, умора эти новые бабки, просто со света сживут, — ликовала зрительница.

— Да, ничего, — улыбаясь, однако со скептической морщинкой, согласился сынок.

— Кхе-хе-хе, — кашляла в смехе женщина.

Сергей, печально кривя рот, пошмыгал носом. Помял подбородок, сказал:

— Эта вот, что посуше, на жену Степан Егорыча чем-то похожа.

— Какого Степан Егорыча! — наморщила лоб мама, чуть повернув голову и глядя в сторону.

— Ну, я рассказывал, после похорон с Генкой попали.

— А-а! — Обратно воззрилась в телевизор. — Да ково-о!

— Очки если снять — есть.

— Старики все похожи.

— Забыл, как ее?

— Катерина Захаровна.

Смотрели.

— Я тебе говорил? Дочь их приходила — правда, еще позже нас. Одна, ребенок заболел.

— Так Ольга, хорошая девка. У них еще сын есть, в Саратове живет.

— Между прочим, Ольгу я знаю, она в управе работала.

— Институт закончила заочный, зарабатывает ладно, одна дочь воспитывает — ушла от мужа.

— Чего так?

— Не знаю, пил поди. Не могу сказать, не знаю.

Матушка грузно встала, валко тронулась в коридор:

— Пойду до Оксаны, неделю не была — жива нет подруга-то?

Ушла, Сергей задумчиво бродил, тер подбородок. Решился: копошил в столе, — распрямился, вглядываясь в маленький листок.

— Здравствуй, Оля. Насмелился позвонить. — Голос маленько рвался, слабая хрипотца выдавала волнение. — Как дочь?.. А почему не поинтересоваться, понятно, что первая забота у родителя о ребенке — я как-никак тоже отец… Моя нормально, буквально позавчера на свидании был. Я ж говорил, в разводе, неукомплектован как и ты. (Хихикнул) Чувствуешь намек?.. Ну, ты уж сразу «комплектация» — хотя, загс еще работает (Сергей засмеялся). Нет, серьезно — может, прогуляемся как-нибудь?.. Да просто пройдемся — а хочешь, куда-либо завернем!.. А что, у родителей оставить нельзя?.. Жаль — но что поделать. Звонить-то другой раз — не досажу?.. И то вперед. Ладно, Тане здоровья, и ты не хворай.

Сергей угрюмо почесал мобильником лоб, положил, поднял голову, невесело смотрел в окно.

В снежном покрове образовались солидные плешины, весна распоясалась совершенно. Товарищ сидел дома, откинувшись на спинку дивана, к уху был прижат телефон, лицо являло сосредоточенность. Слушала его, само собой, Ольга.

— …Я, Оля, видно, сильно крещеный: хоть богом не балуюсь, а на ум не особенно полагаюсь.

— И верно, чего ее печаль-то множить. Работай — люди поверят, — звучала Ольга.

— Рассудительная ты — не рассмотрел, или за три года вымахала?

— Детективы читаю.

— Тогда на засыпку: когда свидание сообразим?

— Такая долгая у нас с тобой жизнь и счастливая — куда торопиться?

— До невозможности хочется свидания, просто неймется.

— Кефир на ночь, слышала, помогает.

— Ну серьезно, Оль.

— Да я не против, Сережа. Недосуг от Танюшки отойти, простудилась. Потерпи малость, уж отработаем до посинения.

— Не могу я тебя понять.

— Я тоже пыталась — не осилила.

— Тогда слушай, я могу сделать вашей фирме заказ. Хорошие деньги можно срубить — говори.

— Не хочу я, Сергей Михалыч, с тобой работать, не лежит сердце. Вот ты обрати внимание, как мы славно посредством гаджетов живем.

— Ты меня до какого-нибудь Паркинсона доведешь! Ну чего ты такая глумливая?

— Боюсь я тебя, Михалыч.

— Меня!? Это ново! И что же во мне страшного?

— Очередной ты, Сережа.

— Тьфу, зараза — не своего отца ты дочь! Неужели нельзя человеческим языком говорить?!

— Что-то мне, Сергей, в туалет сильно захотелось — пойду что ли?

— И мне захотелось — куда, не знаю. Ну пока, тревожная моя.

— Пока, мое счастье.

Улыбался Сергей грустно.

Нынче лицо товарища было светлое.

— …Вот, к примеру, померла у одного нашего начальника жена. Находимся на кладбище, и посылают меня узнать об одной необходимой для церемонии вещи к его дочери, довольно солидной даме. Подхожу и… бах, забыл, как величать. Мучился, мучился, а от солидности стесняюсь напрямик спросить. Вертаюсь, стало, к батюшке ее, и докладываю: «Петр Игнатич, вы уж простите. Я помню, что дочь вашу Ириной зовут, а отчество запамятовал».

Задорно смеялась Ольга, поддержала:

— Ну и чем кончилось?

— Осерчал, понятно — нашел-де, время, когда шутить.

Набежала невеликая пауза. Сергей таковую сократил:

— Что родители — здоровы?

— Относительно — они меня не посвящают, берегут.

— Да уж, деревенские нутром деликатны. Ты, кстати, в деревню ездишь?

— Редко. Я почему-то не особенно там наслаждаюсь.

— Если что — звони, я с удовольствием подвезу.

— Машина есть?

— И неплохая.

— Позвоню — если что.

Вдруг в глазах Сергея возникло беспокойство, он замялся и наконец упрекнул:

— Оль, а я ведь знаю, выздоровела Таня.

Мобильник безмолвствовал, через долю времени зазвучал:

— Выздоровела.

Сергей и Ольга передвигались. Шли неспешно, небольшое расстояние между — чинно-непринужденная картина первого свидания. Возилось в небесах пухлое облако, фасонисто вертелись молодые листья, сыры были обочины. Сергей образовался отутюжен, шарф из плаща чуть выбился. Височки аккуратненько оконтурены, вихор несколько бьется, но уместно. Про Ольгу не будем, очень женского пола удался экземпляр. Они разговаривали: артикуляция, руки умеренно жестикулировали (воздадим справедливости, по большей части это Сергей), и… горланили птицы.

Очередная встреча. Парочка со знакомым упорством передвигалась по улице. Наряду с тем промежуток поскромнел. Собственно, позы стали свободней, внятней. Собственно, изредка соприкасались плечи. Ольга:

— Мне почему-то казалось, что все взрослые знакомы, но не здороваются друг с другом, потому что каждый содержит некий секрет, задача их состоит в том, чтобы этот секрет сохранить. Я мечтала заполучить свою тайну — пропуск в мир взрослых.

Сергей сокрушался:

— А я не очень помню себя маленьким. Городская жизнь была нечто нелепое, перекрученное — в детстве я жил только в деревне… Забавно, страстно любил удить рыбу. А повзрослев, разлюбил.

Ольга:

— А знаешь, я тебя действительно боялась.

— Да отчего?

— Не знаю. Потому что никого не боялась прежде…

Вечер ударил порядочный, ему шла тонкая печаль, влажный асфальт и мысли о напрасно потраченных последних премиальных. Дышалось много и искренне, несказанные соблазны томились в кружевных испарениях сумерек. Сергей и Ольга подходили к ее дому. В руках женщины крутилась веточка цветущей яблони, отмахивалась от комаров. Говорила обыденно:

— Можем пойти ко мне, Танюшка у родителей. Вообще, тебе не грех как-нибудь на нее взглянуть, все-таки твоя дочь.

Виктор Брусницин