Обзор рассказов российского писателя

Аркадия Макарова

Теперь, когда мы научились летать по воздуху как птицы, плавать под водой как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле как люди.[1] 

Бернард Шоу

В правде – сила таланта. [2]

Н.Г.Чернышевский

Творчество Аркадия Васильевича Макарова [3] – это фактически реалистическая картина жизни россиян в 80-90-х и последующих годах ХХ века. Жизни не приукрашенной, не прилизанной, не вычищенной, словно грунтовка живописного полотна, а такой, которая есть на самом деле. Это оттого, что жизнь глубока и разнообразна своей многосторонностью. Сколько бы писатели не изображали её, — всегда останется, что рассказывать. И сколько бы они ни трудились,- всей жизненной полноты им не охватить:  будут представлены только какие-то отдельные страницы жизни из некогда созданной Создателем вечной книги бытия.

Рассматриваемые произведения А.Макарова в значительной степени несут на себе отпечаток нового перестроечного времени и литературы его осмысления.

«Перестройка» вызвала распад основных ранее существовавших литературных  течений.  В каждом из них причины угасания были разные: кризис «официоза», затем, так называемого, «новомировского» литературного потока.[4] Но общими стали: отказ от прежних ценностей, казавшихся прочными и незыблемыми, а также, как ни парадоксально, относительная свобода слова.

В начале «перестройки» представители «новомировского» направления, «эстрадной поэзии», диссидентского самиздата, активизировались.  У руля страны оказались «шестидесятники» либерального и неолиберального толка. Сначала пошли в печать «Дети Арбата», «Зубр», «Белые одежды», «Ночевала тучка золотая», потом Домбровский и т.д.,   Солженицын, эмигрантская литература, А. Зиновьев…

От бывшего «новомировского» лагеря ждали новых литературных шедевров. Ведь, если в условиях цензуры его представители сумели создать значительную литературу, то в эпоху долгожданной «гласности», перед ними, казалось бы, возникли неплохие перспективы. Но ничего подобного не произошло.

Все успехи «новомировского» крыла ограничились в основном публикацией ранее (еще в 60–70-е гг.) написанных, но не напечатанных в своё время литературных произведений. А ничего заметного, созданного в период «перестройки» и позже, тем более на современном материале, не появилось.

«Искусство живёт принуждением и умирает от свободы», – писал Андре Жид.[5] Очень многие авторы, включая Андрея Тарковского, высказывали подобные мысли. Похоже, что судьба русской литературы подтверждает эти суждения. Тоталитарные 30-е годы дали в литературе действительно художественные шедевры: «Тихий Дон», «Жизнь Клима Самгина», «Егор Булычов и другие». «Мастер и Маргарита», «Хождение по мукам», «Петр I», – это всё было создано в обстановке несвободы. А что из перестроечной литературы можно поставить в один ряд с ними?

Действительно, свобода и либеральные идеи не привнесли в искусство ничего  чрезвычайного, гениального. А что касается реалий исторической жизни и судеб литературы в условиях свободы и несвободы, то об этом афористически сказано еще поэтом Серебряного века Георгием Ивановым: «И вперемешку дышим мы/ То затхлым воздухом свободы/ То вольным холодом тюрьмы».[6]

Как известно, на «новомировском» литературном потоке негативно сказалось то, что теперь это направление превратилось из оппозиции в официоз. Оно заняло место прежней, так называемой, «секретарской литературы», стало литературно-идеологической обслугой власти. Для художественной системы, которая была «по определению» оппозиционной, такая перемена общественной роли оказалась катастрофической.

«Шестидесятники» быстро утратили ведущее место в литературном процессе, несмотря на то, что их кредо было иное —  решать серьёзные социальные и нравственные вопросы. Они были уверены, говоря словами Е.Евтушенко, что «поэт в России – больше, чем поэт».[7] А теперь литератор в России в большинстве случаев превратился в автора «проектов», приносящих деньги, не более.

Кризис не обошёл стороной и «деревенскую прозу».[8] Она была в оппозиции к системе все годы хрущевской оттепели и брежневского застоя. И, когда грянула перестройка, то «деревенская проза» осталась в оппозиции и к новой власти, к тем антиценностям, которые начали внедряться в общественное сознание.

Когда начались 80-е гг., перестройка и гласность, все идеологические опоры литературы были испытаны на прочность, и ни одно из течений не выдержало экзамена. В условиях современного литературного и идеологического раскола размылись объединительные скрепы, возникли новые писательские группы по интересам.  Одни писатели очень остро реагировали на возрастающую бездуховность общества, других устраивает привнесение элементов бизнеса в творческую жизнь, третьи вообще ушли в мир фантастики.

Начиная с 90-х гг., в нашу жизнь возвращаются произведения, созданные на протяжении всего ХХ века. Воздействие на читательское сознание «возвращённой литературы», особенно, эмигрантской, было сильным. Когда-то, в 60-е годы, А. Солженицын в романе «В круге первом» пророчески написал: «Слово разрушит бетон». [9]

Так и случилось.

В «Жизни Клима Самгина» сказано: «Предатель становится героем».[10] В литературе стала модной «ненормативная лексика», художественность текстов зачастую подменяется «физиологическим» реализмом, этаким современным «литературным шансоном».

Кстати, часто мы заблуждаемся и понимаем под словом «шансон» музыку сомнительного качества.  Тем не менее шансон – это и  Шарль Азнавур и Джо Дассен, и Окуджава и Высоцкий, Визбор и Галич, Гребенщиков и Макаревич, Утесов и Изабелла Юрьева,  и т.д. Федор Достоевский, сидевший в Омской каторжной тюрьме в 1851—1854, в «Записках из Мертвого дома» цитирует, так называемый, босяцкий, или «рваный» жанр, вызванный повышенным интересом в обществе к миру отверженных людей, которые в те времена в публицистике и художественной литературе изображались как жертвы социальной несправедливости, либо как носители бунтарского духа.[11]

***

Исследователи недоумевают, в чём же дело, почему так резко изменился типаж главного литературного героя?  Ответ на этот вопрос мы и находим в творчестве Аркадия Макарова, в его «литературном шансоне». Здесь, как и музыке, есть народный фольклор, сюжетность, связь с конкретными жизненными ситуациями, переживания людей криминального мира, которые не обделены элементарными человеческими чувствами. Конечно, автор не воспевает ни жестокость, ни убийства, но такие персонажи и сцены присутствуют в рассказах. Почему писатель остановил своё внимание именно на них? Да потому, что изменилась сама жизнь, люди стали другими в поисках средств к существованию.

Аркадий Макаров — это художник, имеющий личный опыт предъявления своих счётов суровой действительности.

Юность писателя, разухабистая и преисполненная максимализма, была доверчива к советскому укладу. И его раннее увлечение литературным творчеством, поэзией тому свидетельство. Затем, как свидетель разрушения страны, инженер по профессии, он на какое-то время отходит от активного писательства, которым жил и продолжает жить, сочетая, с трудом «на износ», что на стройках, что в ПТУ, что на различных монтажных работах.

Творчество А.Макарова, видимо, все еще остается недо­осмысленным. Причин видится две. Первая: имеющая место несоразмер­ность жизни писателя жизнедеятельности литературных исследователей его текстов. И вторая, — очевидно, еще не отошли мы на достаточное историче­ское расстояние, чтобы в полной мере понять и трезво оценить мрачную трагедию 90-х годов. В его рассказах интуитивно чувствуется, что писатель хотел нам сообщить о ней нечто важное, только ему явленное и объяснимое.

В его произведениях нет славословия. Сюжеты и персонажи – это единое художественно-мировоззренческое обращение к читателям, и их нужно рассматривать целостно. Несмотря на сложные жизненные условия, автор раскрывает сущность человека не столько как общественно значимого субъекта, а как средоточие его доброй воли к жизни.

В большинстве рассказов опыт выживания в нечеловеческих условиях пропущен через призму художественного восприятия, жизненного контекста, в котором и осуществлялась судьба всей страны. Читая тексты, замечаешь, что автор выяснял для себя вопрос: можно ли сохраниться человеком в нечеловеческих условиях? Энергия его любознательности живёт и буквально выплёскивается со страниц многих знакомых ему самому историй.

Наблюдается некоторая перекличка в изображении человека труда, его стремления ответить на вызовы времени с интонациями рассказов В.Шукшина, В.Герасина; чувствуется, что А.Макаров стремится понять  жизненный строй, логику его существования.

Не знаю, возможно, писатель, заявляя, что он не уверен в действенности своего дарования, говорит это в силу житейской скромности или самокритичности. Но даже поверхностный взгляд на его творчество позволяет увидеть в нём самобытного прозаика. Да,- его повести и рассказы не претендуют на художественную исключительность, не являются открытием, однако, их можно смело рассматривать в ряду значимых произведений современной реалистической литературы. По крайней мере, такие его работы, как «Утренняя мелодия», «Такая короткая жизнь…», «Детские молитвы», «Красный сок смородины».

Как он выразился в беседе: «Моя проза грубая. Жизнь такова, потому что такова». Но, не давая заблаговременно макаровской прозе оценку, в общем скажем, что она, проза, есть, и художественность, причём, не показушная и не крикливая, в ней присутствует. Об этом свидетельствуют лирические отступления, пейзажные зарисовки, метафоричность характеристик персонажей, наличие ярких сцен и диалогов и т.п.. А суровая ли она, «грубая» или лирическая, — судить читателям.

***

Прочитав почти три десятка сочинений, — рассказов, эссе, миниатюр, — сразу же бросается в глаза, что каждое из них не плод фантазии. Их особенность в простоте и, вместе с тем, в глубине проникновения в   смысл жизни. Автор, как живой свидетель и участник истории страны, описывает многие ее страницы сурово, дерзко, порой цинично, но всегда правдиво.  Из множества наблюдений Аркадий Макаров складывает знакомую и объективную картину нашего времени.

Преимущественно повествование в рассказах ведётся от первого лица. Более того, в отдельных, автор открыто указывает на автобиографичность. Их даже в какой-то степени можно отнести к мемуарным или дневниковым записям. Они посвящены   таким воспоминаниям, например, об отце, детстве, или о перестроечном периоде, в связи с которыми «лучше не поддаваться ассоциациям», когда самому автору довелось «перебиваться с киселя на воду», когда началась игра в суверенитеты. «Берите, сколько проглотите!»- густо зудел над тушей самый старший гнус, пахан арбатской дворни. И хватали, и жрали, и не давились… Вместе с Государством стали ветшать, осыпаться прахом его мускулистые силы – моногородки», где жил и трудился автор.

«Безденежье опрокинуло меня на самую низкую ступень соци­альной лестницы. Падать, правда, было не высоко, но ощутимо больно. Зарплаты мне больше никто не гарантировал, да и гоно­раров тоже, — рыночные отношения! Свободное плаванье результативно только при попутном ве­тре и за отсутствием рифов, это еще притом, что есть хорошие паруса, а так, болтаешься, как некий предмет в проруби. Вот ведь какие ассоциации приходят в голову, когда выкурена последняя сигарета, а новую пачку купить не на что»

«Лицом срамиться и ручкой прясть»

Рассказ «Утренняя мелодия», кстати, ему бы лучше подошло название «Мелодия распада», посвящён периоду перестройки, которая «как курица по зерну пошла»; в нём же одновременно звучат и ностальгические нотки по доперестроечному времени, когда в небольших городках было уютно и спокойно. «Большие люди за кремлевскими стенами знали, что делают. На один рубль затраченных средств приходилось девять рублей комфортной жизни государства без военной бойни и катаклизмов. Заокеанские ястребы не осмеливались точить когти, свысока посматривая на тучную добычу. Как в русской пословице: хоть видит око, да зуб неймет». Жизнь среднего российского гражданина была в те годы утихомиренной, — это факт.

«Тишина жизни еще не значила, что люди здесь ничего не делали и разговаривали только шепотом: кузнечным грохотом железом по железу в три смены гремели заводы, в тишине лабораторий сопрягая интегралы, дифференциалы, синусы и косинусы ломали голову люди в очках, в конструкторских бюро у кульманов выводили на ватманской бумаге углы, овалы, стрелки, пунктирные и жирные линии молодые, склонные к самоиронии люди. Шла обычная напряженная жизнь во имя Государства, во имя будущего детей, свободных от власти денег, стяжательства, казнокрадства… Только один вид стяжательства признавался здесь — стяжательство духа».

Но перестройка и последующий за ней распад великой державы нарушили эту поступь. Жизнь не слилась с грезой о великом, якобы, всемирном благе, и более того, обернулась даже ужасами, увиденными   автором и персонажами рассказов.

«Жили, открыто у Господа на ладони, пока ушлые люди от политики не перетряхнули народную овчину на сквозняке времени. Отовсюду повылазили, какие-то жучки-скоробеи и всякая прожорливая моль с обтерханными перхотью крылышками, уничтожая всё на своём пути. Съели и не подавились…».

«На хвосте мужик сидел или Ловля стерляди на Дону»

«Человек… — изобретение недавнее, и конец его может быть недалек», — писал Мишель Фуко в одной из своих знаменитых «археологий» [₁₂] Таких «недавних изобретений» нового времени достаточно много   представил нам автор. Всех не перечесть.

Типаж бесполезного в годы перестройки интеллигента явлен в рассказах во всей красе…

«Хуже бедности может быть только нищета. Она разлагает волю, опускает человека до уровня плинтуса, откуда видны одни щегольские подметки, прошитые золотыми гвоздочками. Это в широком шаге обнаруживает себя твёрдая поступь нового времени, где деньги, во что бы не стало, являются, эквивалентом нравственности и высшей морали. Перед таким знаком равенства опускают головы, мнящие себя гордецами хваткие и удачливые»

«Имена существительные»

На строительных площадках, рабочих местах, организованными ушлыми приспособленцами, мы видим и бывших просоюзных деятелей-пискуновых, учёных-усольцевых, комсомольских активистов прошкиных, учителей-нуриевых и даже генералов.

«Да в отставке я теперь. Пилить бюджет при уральском борове отказался, вот меня и попёрли из армии. Хорошо хоть квартиру под Москвой дали. У меня шесть человек детей и четверо внуков, а всех корми – генерал! Разве на пенсию проживёшь? Домик в Бондарях продал – купил машинёнку. «Газель» называется. Бегает пока! Разные продукты по ларькам развожу. Чего смеёшься? Думаешь, генералу деньги не нужны? Я вот в полевой форме выступать пришёл. Парадную моль проела. Только ордена да медали одни нетронутыми остались. Новую купить не могу».

«Мой генерал»

В противовес людям, «перебивающимся скромными дензнаками от шабашки до шабашки», не сумевшим приспособиться к новой жизни, автор предоставляет слово   и проворным нуворишам типа Иосифа Яковлевича (Яклича), главного инженера треста Укачкина, учредителя банка Рафаила Ефимыча Иванова, чей «капитал жил, где хочешь», а автор вынужден был следовать за ним, иначе не выжить. «Рафик на работу своих сотрудников смотрел сквозь пальцы, охранная служба не имела четкой инструкции, каждый работал не за совесть, а в прямом смысле, за жизнь… Убийства из-за денег были обычным делом…».

«Они, эти деньги, одномоментно стали таким дефицитом, что перерезать горло или пустить пулю из-за них, теперь – пара пустяков, вроде, как сморкнуться» («Орясина»). Это бронштейны-каныши, лёхи-батоны, капцеловичи, приглашая людей на «левую» работу по своему усмотрению, не забывали подчеркнуть: «Этика не является отраслью экономики. Где была совесть, и был стыд, знаешь, что выросло? – лениво затянувшись сигаретой, сказал Юра. — Знаю…- Ну, ну! Скоро от государства одни клочья останутся, а ты всё про это! – Он достал из кармана тугую трубку баксов (уже вовсю шли валютные операции) и отслюнявил мне несколько штук. – Держи! Только с рабочими не распространяйся! Это тебе вроде как аванс от моей фирмы «Фрегат». Потом сочтёмся!» («Ой, ты, гой, еси…»)

***

Отношение к войне у Макарова во многом измеряется восхищением героизмом людей в гражданскую и Великую Отечественную войнах («Мой генерал…», «Когда б имел златыя горы…», «Сошедший с пъедестала…»), и отчаянностью необстрелянных  ужасами молодых солдат Афганской бойни. Эти войны переплели мирные предметы с оружием, любовь с ненавистью, добро со злом.

Сцены   афганской войны особенно ярко описаны в рассказе «Такая короткая жизнь…». Судьба солдат предстаёт перед нами, словно средоточие доступных человеку страданий, предел отчаяния. «Стреляй, солдат первым, вторым тебе нажать курок уже не придётся!».

«На теперь уже такой далёкой Афганской, как и на любой другой войне были и есть свои герои, но и свои палачи тоже… «Служили два товарища в одном и том полку…» — слова этой давней солдатской песни, как нельзя лучше подходят к героям этого повествования. Один был из жаркого Краснодара, а другой – из морозного Красноярска. Вроде города разные, а суть одна, и умещается она в первой части названия – «красно», то есть, — хорошо, любо, красиво, и жить удобно до самой старости… Ребята были отчаянные и смелые, таких обычно любят война и девушки. Война ведь тоже женского рода, только рожать не умеет, хотя мужскую силу высасывает жадно».

Сослуживцы — звали одного из Красноярска Гогой (Николай Рогов), а другого, — из Краснодара – Магогой (Анатолий Магнолин). Клички такие у них были. В их службе бывало всякое, но, потеряв в бою почти всех своих побратимов, изнемогая от безысходности, в наркотическом угаре свершилось страшное: случайное убийство Вани Дробышева.

Психологический накал этой сцены не может никого оставить равнодушным. «Война чужая и непонятная, пропахав по их ещё не раскрытым детским судьбам, уже запеклась кровавым сгустком возле самого сердца, и стала уже своей, как становится своей тяжёлая непоправимая болезнь».  Болезнь, не знающая сострадания и боли.

«А Ивана, чего вспоминать? Он всё равно бы в следующем бою лоб под пулю подставил. Доложим лейтенанту о героической смерти Ивана Дробышева, и его посмертно наградят орденом, и со всеми почестями в цинковом гробу похоронят на родине. Он уже отделался, а нам с тобой ещё воевать предстоит. И не узнаешь, где нас догонит пуля или нож такой же — вот падлы!». Так и случилось, но уже в других боях и при других обстоятельствах. В подаче этих образов Аркадий Макаров предстаёт перед нами как суровый взыскательный художник с присущим ему личным опытом понимания случившегося. Это понимание лишено сюсюканья и написано законами войны.

***

В рассказах о детстве А.Макаров попытался посетить тот мир, в который  человек заглядывает ребёнком. Это не только повествование о рождении и общении с внуком («Игры во времени»), воспоминания о детской дружбе и детских увлечениях («Мой генерал»), но и об уроках жизни, преподанных сыну и внуку родителями ( «Утин»…, «Детские молитвы»).

Новое, названное капиталистическим, время усугубило жизнь сирот — «осколков войны», подростков-ухарей, юрасовых, клоковых, скворцовых, волей, фоминых. Лишенные тепла и заботы, они оказываются именно теми, кто никогда толком не искал ничего определённого в своей жизни, отдавался на волю случая, показушной бравады, асоциальной жизнедеятельности — воровства, разбоев, пьянок, скабрёзных отношений с женщинами и пр. И всё же, знакомясь с ними, мы ощущаем, что в них жила глубинная потребность в  добре и сострадании, заложенной в самой человеческой природе.

Некоторые из персонажей злы по природе, как тот же Фомин (Фома), другие сделались такими по обстоятельствам (Воля), вследствие привычки постоянно говорить неправду (Толя — Муня); третьи просто бесхарактерны, по недостатку чувства благородного стыда и уважения к самим себе (Прошкин, Скворец). Описывая романтику блатной жизни подростков, автор ничуть не кривил душой, переживал за друзей, сохраняя сожалеющую нотку всего происходящего с ними.

В рассказах присутствуют   дедушки и бабушки, тёти и дяди, которые с высоты своего жизненного опыта предстают мудрецами и наставниками молодых. Они чётко знали, что «Всякой власти надо подчиняться, лишь бы не мешали косить сено. Такое уже случаюсь не раз — то красные белых ищут, то белые — красных. Разве простому человеку разобрать­ся, где она — правда. И те, и эти за крестьян. И те, и эти за Россию. Только одни не изменяли священной присяге, а другие от­несли ее в отхожее место, обольщенные всевозможными крикунами, возвестившими разрушение мира своей неотложенной задачей».

Особняком и по замыслу, сюжетной линии и по художественной наполненности в ряду макаровских рассказов стоит повествование «Красный сок смородины», посвящённое Богом данной жизни как факту бытия всего сущего. Дорога из Тамбова, где подросток гостевал у бабушки, домой, в Бондари, в описании автора предстаёт как отдельная жизненная история о судьбе простой деревенской женщины, которая в послевоенное отсутствие мужчин истосковалась по женскому счастью; и её, эту тоску, иные мужики расценивают как доступность, легкомысленность, злоупотребляют ею, нанося, в том числе, и вред женскому здоровью. Пока за окном автобуса мелькали посёлки Столовое, Марьевка, Керша, Пахотный Угол, леса и поля, мальчик, наблюдая за пассажирками, слушая их разговоры, вспомнил цвет крови на гимнастёрке дяди Феди, жизнь которого могла быть прервана бандитской пулей. Этот цвет напоминал красный сок смородины, которую он перебирал по просьбе бабушки. И, увидев на сидении такой же цвет, он понял, что рядом с ним происходит что-то необычное. В одной пассажирки, которая была на сносях, теплилась новая жизнь, а вторая, как оказалось, убив её, страдала до тех пор, пока санитары не унесли её на носилках, из-под которых, «как красный сок смороди­ны, сок уходящей жизни, пропитав брезент, все капал и капал в пыль».

***

В заключение не хотелось бы традиционно останавливаться на замечаниях. Они есть и будут высказаны в личной беседе. Тем более, что никак не влияют на общее впечатление, на послевкусие от прочтения: рассматриваемые произведения — это своеобразный подарок вдумчивым читателям. В них много жизненных мыслей и добрых чувств. Отдельные страницы заинтересованный читатель прочтет несколько раз, потому что они исповедальны, искренни. Они заставляют думать, любить родные края, природу.

«По-всему селу лаяли собаки, наверное, тоже радовались первозимью. Снег лежал везде: на земле, на заборах, на крышах до­мов, на деревьях, придавая всему сказочные очертания. С неба спускались белые ангелы и, кружась, забавлялись летящим снегом. Большие белые хлопья ложились на мои руки, ладони, плечи, лицо и ресницы, играя со мной. Я ловил снег ртом, наслаждаясь его родниковым вкусом».

Этот вкус запоминается человеку на всю жизнь. В нём теплится и благодарение Создателю за подаренную жизнь, и ощущение сладости солёных прожитых лет.

Светлана Демченко

Литература

1.Шоу Б.Избранные произведения в двух томах. М.: ГИХЛ, 1956.

2.Чернышевский Н.Г. Собрание сочинений в пяти томах.Том 3.Литературная критика. Библиотека «Огонёк». М.:Правда, 1974.

3.Аркадий Макаров. Источник

4.Сухой С.И. Источник

5.Н.Ржевская. А,Жид. [История всемирной литературы, т.8.] Источник

6.Иванов Г. В. Стихотворения. / Сост., вступ. ст., примеч. В. Смирнова. — М.: Эксмо, 2008. — 384 с. — (Золотая серия поэзии)

7.Евтушенко Е. Поэт в России больше, чем поэт. Источник

8.Демченко С.А. Бессмертник родства Виктора Герасина. М.; Российский писатель. 2013.

9.Солженицин А. В круге первом.   М.: АСТ, 2006. — (Российская академия наук. Мировая классика).

10.Горький М. Жизнь Клима Самгина. В трёх книгах. Источник

11.Достоевский Ф. Записки из мёртвого дома. Источник

12.Фуко М. Слова и вещи. Глава 10. Источник