Посвящается 380-летию со дня рождения Исаака Ньютона

Развилка времени

Есть истории, которые с годами, все четче проявляются в твоей памяти: они как бы долгое время созревают в твоей душе и, подобно старому вину, стремящемуся всех удивить своим хмелем и насыщенностью, выходят на поверхность спустя десятилетия. Толчком для них может послужить какое-нибудь обстоятельство или дата. Последняя, кстати, и оказалась контрапунктом нашего повествования. Итак, буквально неделю назад я обнаружил, что 4 января по новому стилю исполнилось 380 лет со дня рождения Исаака Ньютона, и сразу же перед глазами встала нечаянная встреча, связанная с его именем, которую мне довелось осмыслить только сегодня – по прошествии почти тридцати лет. Отпечатавшись невыразимой матрицей в глубине моей памяти, она все это время сама по себе жила во мне, но раскрылась в новом качестве, когда я на праздник Сретения Господня взглянул на знаменитый портрет пятидесятилетнего Исаака Ньютона кисти художника Готфрида Кнеллера. Разумеется, Сретение Симеона Богоприимца и благочестивой вдовы Анны с божественным Младенцем и Спасителем Мира было предопределено от вечности, но что за существо назначает наши человеческие встречи, ведь глубокий и даже провиденциальный смысл некоторых из них ты постигаешь лишь на пространстве прожитых лет, так сказать в растяжении собственной души, как выразился бы Блаженный Августин? Его познали ветхозаветные пророки, и с ним жаждал встречи Исаак Ньютон. С другой стороны, все великие люди отнюдь не лишены заблуждений, которые способны отразиться в оптике зеркал времени и, преломившись в ошибки, роковым образом повлиять на судьбы иных людей. Вот уж воистину случайность есть непознанная закономерность, на каждом шагу подстерегающая смертного: ее сложно предугадать и математическим способом, хотя последнее как будто удается известному афганскому математику Сидику Афгану. Саму случайность, разумеется, можно определить, как временную развилку человеческой судьбы в контексте Божественного Промысла: это как витязь на распутье, на росстанях – обратной дороги нет (поскольку она в прошлом, а его уже нет), а есть путь налево, направо и вперед (их еще нет, но они в потенции). Что к концу жизни и понял Ньютон, желая узреть и познать управляющую сим невидимую женственную сущность, присутствие которой ощущали евреи, находясь в Иерусалимском Храме. Добился ли гений оного свидания, ради которого оставался девственником, своеобразным монахом в миру или назореем всю свою долгую жизнь? Но приступим к нити нашего повествования.

Спутник по купе

На дворе стояла середина 90-х гг. В ту пору я являлся молодым офицером пограничной службы. И помнится, как довольно тяжело переболел тогда вирусной инфекцией после чего был отправлен в очередной отпуск в Кисловодск, в наш санаторий, чтобы благодаря тамошней минеральной воде убрать последствия перенесенной хвори. В один из дней конца сентября, накануне Крестовоздвижения, после 20.00, я вошел в купе поезда «Москва-Кисловодск», и как только расположился на своем нижнем месте, купе зашел весьма пожилой человек со своей авоськой, в которой лежало несколько яблок сорта «Антоновка», и вместительной сумкой, из которой тут же вынул и положил на столик старую книгу, взятую уже в коленкоровый современный, к сожалению, слепой переплет: на нем тут же оказалась сетка с яблоками. «Здравствуйте, молодой человек! Прошу любить и жаловать: Виктор Венедиктович Антонов, министр пищевой промышленности Татарской АССР на пенсии». В ответ я сам лапидарно представился, глядя на сетку с яблоками и подумав про себя, что за оксюморон – Антонов с антоновскими яблоками? Старик угадал мое немое недоумение и, не дожидаясь моей реплики, сам бодро кинул в мою сторону: «А, вы об этом! Ей-богу это случайно: проживающая в Москве дочка дала мне яблоки со своей дачи в дорогу. Ну а вообще забавно, конечно: Антонов и “Антоновка”». Поезд тронулся – в четырехместном купе нас было двое, и никто уже больше не потревожил наш путь до Кисловодска. К слову, оный представитель партийно-хозяйственной номенклатуры на отдыхе был прекрасно одет, а вскоре и переоблачился в свой натуральный спортивный костюм Adidas… Прошло некоторое время, мой сосед, прочитав от корки до корки весь свежий номер «Российской газеты», предложил мне выпить с ним «Арарат – Праздничный», подаренный ему коллегами – армянскими пищевиками. Наш диалог плавно полился, ускоряя свое течение под стук колес, но тут иссяк коньяк, и я предложил своему собеседнику продолжить наши прения в вагоне-ресторане, на что он вежливо отказался, сожалея о некачественных напитках, разливаемых в питейных заведениях на колесах. Затем он взял книгу, окончательно уничтожив натюрморт, и вперил свои глаза в ее содержание, оказавшись в наполовину сидячем положении, забросив ноги на полку. Меня тут же объяло любопытство, согнав со своего места нахлынувшую было скуку из-за невозможности продолжения банкета. «А что за книга, Виктор Венедиктович?», – поинтересовался я, быстро трезвея. «Это не просто книга, а реликвия и, можно сказать, мой талисман, доставшийся мне от лучшего друга-фронтовика. С тех пор как его не стало, она всегда путешествует со мной, объехав и облетев половину Советского Союза и социалистические страны – Венгрию, Польшу, Чехословакию, ГДР, Югославию…». Признаться, я бы не удивился, если бы она оказалась Библией, Псалтирью, быть может, даже увлекательным романом, который можно много раз перечитывать. Но увиденное меня поразило: я открыл ее пожелтевший титул и с удивлением прочитал: Ис. Ньютонъ. Математическiя Начала Натуральной Философiи. Перевод съ латинскаго съ примѣчанiями и поясненiями А. Н. Крылова Флота Генерала, Заслуженного Профессора Николаевской Морской Академiи, Ординарного Академика Императорской Академiи Наук…». «Самое интересное, что вы, молодой человек, первый, кто за столько лет полюбопытствовал у меня об этой книге, которая всегда со мной в дороге – как бы предупреждая мое изумление и одновременно распаляя желание узнать проговорил бывший министр пищевой промышленности Татарской АССР. И тут же наполовину утвердительно и наполовину вопросительно добавил: «Значит мы встретились не просто так, но как?..». После чего рассказал мне историю из своей фронтовой молодости, навечно поселившуюся и нисколько не тускнеющую в моей памяти, которая впоследствии здесь излагается: в ней чудно переплетаются судьбы Исаака Ньютона и студента с мехмата МГУ Василия Кирпичникова, добровольцем ушедшего на фронт и оказавшегося витязем на распутье, о чем уже выше говорилось. Воистину траекторию нашей жизни часто определяют именно книги. Что касается Ньютона, то для него подобной книгой являлось только Священное Писание.

Яблоко с Древа познания добра и зла и яблоко Ньютона

Предположим, если бы наша праматерь Ева по наущению змея не сорвала яблоко с Древа познания добра и зла, то по созревании не упало бы сие яблоко на землю? Однако мне представляется, что это одно и то же яблоко, перенесенное Господом Богом через тысячелетия в Усадьбу Вулсторп в Линкольншире, где его было позволено поднять молодому Исааку Ньютону, девственнику, спасавшемуся в родном имении от эпидемии чумы, охватившей Кембридж с округой. Стало быть, грехопадение и лишение девственности произошло благодаря срыванию Евой яблока с Древа познания добра и зла, тогда как закон всемирного тяготения Исааком Ньютоном был открыт благодаря падению на него яблока в его саду, иными словами, этот закон для человечества разоблачил девственник, в чем мы обнаруживаем силу Провидения, сущность за ним стоящую, к мистическому браку с которой стремился гениальный британец, посвятив ее постижению и познанию всю свою долгую жизнь. И что-то мне подсказывает, что яблоком, упавшим на Ньютона, был плод сродни нашей «Антоновке», поскольку Усадьба Вулсторп находится значительно на север от Лондона и вполне благоприятна для такого сорта яблок. С другой стороны, не оказалось ли то самое свалившееся на Ньютона яблоко в то же время и яблоком раздора, ведь оный плод в реальном и символическом выражениях способен служить человеку, как выясняется, и во благо, и в пагубу?

Собственно, Исаак Ньютон разделял определение Божества герметических философов, данное в «Асклепии», одном из трактатов Герметического корпуса, приписываемом древнеегипетскому богу Тоту или Гермесу Трисмегисту, которое обнаружил в конце XII столетия французский теолог Аланус де Инсулис (он же Алан Лилльский) и гласящее: «Бог есть умопостигаемая сфера, центр коей находится везде, а окружность нигде». Разумеется, для Ньютона здесь речь идет совершенно об определенной божественной и неделимой Монаде, символически представляемой им в виде мирового яблока или яйца. Ее Исаак Ньютон мыслил абстрактно, но не в антропоморфном плане. Здесь гениальный британец не оригинален, но выступает последователем Бенедикта Спинозы (1632-1677), иудея, через аристотелизм уклонившегося в пантеизм. Правда, теология Ньютона избегает рационалистических крайностей автора «Богословско-политического трактата», заклейменного как атеизма, но вовлеченность в пантеизм у обоих современников по сути одна и та же. Впрочем, Ньютон абстрактно ограничивает пространство своего пантеизма мировым яблоком, все же предполагающим существование личного и отличного Бога, тогда как у Спинозы это пантеизм бесконечного безличного существа и некоего подобия «волшебной материи», концепцию которой разрабатывал впоследствии иезуит Тейяр де Шарден. Стало быть, у Исаака Ньютона остается место для Сердца Бога, которое есть средоточие Всеединого или Абсолют, ведь отграничивает Божественную Монаду предустановленная и бесконечная в вечности окружность, качественную характеристику которой передает слово «нигде», что соответствует, конечно, библейскому видению о сотворении мира из ничего. В этом смысле миропонимание Ньютона вполне иудео-христианское и даже православное, особенно когда в нем проявляются свойства апофатического (отрицательного) богословия. Но беда в том, что он, признавая последнее, постоянно пытается сделать Божественную Монаду или Абсолют имманентными мирозданию, то есть, образно выражаясь, ухватить и объять своей рукой с циркулем умопостигаемое мировое яблоко, что, разумеется, невозможно. Но принадлежал ли сам циркуль Ньютону или он его старался восхитить у божественного Геометра? Впрочем, излишняя субъективность ученого может сыграть с ним не просто злую шутку, но того хуже – увлечь в заблуждение или сделать незаметным очевидное в теологической формуле, что, разумеется, одно и то же.

Между тем и поныне, счисляя яблоко с Божественной Монадой, этот девственник из англосаксонской глуши предстает перед нами античным героем-триумфатором, равным Юлию Цезарю, Константину Великому, святителям и богословам первенствующей Церкви Христовой, смертным, прославившим и укоренившем в Едином Господе весь наш христианский род. И как тут не вспомнить блестящее стихотворение «Ньютон» замечательного русского поэта Павла Антокольского (1896-1978), которого автору сих строк посчастливилось знать лично совсем в юном возрасте:

Гроза прошла. Пылали георгины

Под семицветной радужной дугой.

Он вышел в сад и в мокрых комьях глины

То яблоко пошевелил ногой.

В его глазах, как некое виденье,

Не падал, но пылал и плыл ранет,

И только траектория паденья

Вычерчивалась ярче всех планет.

Так вот она, разгадка! Вот что значит

Предвечная механика светил!

Так первый день творения был начат.

И он звезду летящую схватил.

И в ту же ночь, когда все в мире спало

И стихли голоса церквей и школ,

Не яблоко, а формула упала

С ветвей вселенной на рабочий стол.

Да! Так он и доложит, не заботясь

О предрассудках каменных голов.

Он не допустит сказок и гипотез,

Все кривды жерновами размолов.

И день пришел. Латынь его сухая

О гравитации небесных тел

Раскатывалась, грубо громыхая.

Он людям досказал все, что хотел.

И высоченный лоб и губы вытер

Тяжеловесной космой парика.

Меж тем на кафедру взошел пресвитер

И начал речь как бы издалека.

О всеблагом зиждителе вселенной,

Чей замысел нам испокон отверст…

Столетний, серый, лысый как колено,

Он в Ньютона уставил длинный перст.

И вдруг, осклабясь сморщенным и дряблым

Лицом скопца, участливо спросил:

– Итак, плоды осенних ваших яблонь

Суть беглые рабы магнитных сил?

Но, боже милосердный, что за ветер

Умчал вас дальше межпланетных сфер?

– Я думал, – Ньютон коротко ответил. –

Я к этому привык. Я думал, сэр.

<1962> (Текст цитирован по изданию: Советская поэзия. В 2-х

томах. Библиотека всемирной литературы. Серия третья.

Редакторы А. Краковская, Ю. Розенблюм. Москва:

Художественная литература, 1977).

Что ж, повторим уже лежащее на поверхности, но почему-то мало замечаемое по причине своей откровенной очевидности: некогда Адам укусил яблоко с Древа познания добра и зла и познал Еву; иной «Адам», христианин, Исаак, названный в честь принесенного в жертву на горе Мория сына патриарха Авраама, вероятно, откусил упавшее на него яблоко и познал всемирного тяготения: F = G ∙ (m1 ∙ m2) / R², где m – масса, R – расстояние между телами, G – гравитационная постоянная, значение которой было определено экспериментально. Отсюда следует, что Ева парадоксальным образом связана с законом гравитации девственника Исаака Исааксона Ньютона, о чем мы расскажем ниже.

Оптическая ошибка Ньютона… в теологии

Исаак Ньютон по праву считал себя больше теологом, исследователем Библии, церковной истории и даже адептом Царственного искусства или алхимии, нежели натурфилософом, ведь границы между естественной философией и физикой с математикой тогда были еще весьма условны, а богословие рассматривалось как царица наук, возвышаясь над юриспруденцией, медициной и философией. Другое дело, что, всю жизнь являясь послушным сыном Англиканской церкви, он не мог публиковать свои теологические труды, написанные в основном на латыни, поскольку в них содержались еретические заключения. Но всегда основательно критикуя Римско-католическую церковь он оказался по сути пленником ее идей и постулатов, а главным образом пресловутого западного добавления к догмату об исхождении Духа Святого и от Сына или Filioque, неоднократно анафематсвованной Греко-православной восточной церковью. Но проблема Исаака Ньютона как раз и коренится в догматике Англиканской церкви, унаследованной ей от католиков, а главное в том, что она в годы разделения с католицизмом оставила в своей догматической практике Filioque, а британский гений воспринял ее как данность. С точки зрения православия, Filioque есть умаление Святого Духа и, как следствие, Его раздвоение: вероятно, этот дуализм и привел Римско-католическую церковь к ее нынешнему состоянию. Резко и справедливо обличая римский католицизм в идолопоклонстве и клерикализме, Исаак Ньютон сам уклонился в арианство, а его ученик и опять же девственник Эммануил Сведенборг в модалистическое монархианство.

Стало быть, догматическое восприятие добавления к Никео-Цареградскому символу веры Filioque и стало причиной уклонения Исаака Ньютона в арианство. Кроме того, ему не довелось на сей счет разобрать мнения греко-православных отцов, в том числе святых патриарха Фотия и Марка Евгеника Эфесского. Если бы Ньютону представилась такая возможность, то с большой долей вероятности его мнение относительно Святой Троицы изменилось бы. Но рассмотрим все поэтапно.

Ощущая сложную богословскую апорию в Filioque, пытливый англосаксонский ум старался преодолеть ее. Для чего еще представитель Кембриджских неоплатоников Ральф Кедворт (1617-1688) предлагал ввести субординацию среди лиц Святой Троицы, поскольку в таком случае возникала возможность устранить доставшийся англиканам от римских католиков дуализм Святого Духа: стало быть, Отец порождает в вечности Сына, а Святой Дух исходит от Отца через Сына и как бы объемлет обе ипостаси Собой той самой божественной окружностью, пришедшей из герметической философии; но a priori распределителем и подателем Святого Духа является Сын: Он его не порождает, а Им наделяет. В итоге разрешения этой апории мы получаем смешение Отца с Сыном и, следовательно, модалистическое монархианство в последующем духе Эммануила Сведенборга, что нас отсылает в конце концов к докетизму и маркионитскому понимаю Христа как Отца и Святого Духа одновременно. Исаак Ньютон, безусловно, находившийся под влиянием Ральфа Кедворта, с которым познакомился в Кембридже, попытался обойти эту апорию, восприняв Отца в монархианском, а Сына в арианском смыслах, что вновь никак не устраняло проблему, оставляя ее на том же месте. В таком виде Сын является Логосом и посредником, а Дух Святой исходит и от Сына. Обращение Ньютона к социнианским источникам ничего не дало и хорошо хоть не запутало гениального британца. На выходе мы имеем модернистское арианство Исаака Ньютона, ибо изначальные ариане, среди которых сам Арий, архиепископ Евсевий Никомедийский, епископ и церковный историограф Евсевий Памфил Кесарийский и их предшественник святой преподобномученик пресвитер Лукиан (погиб в 312 г.), не могли знать о Филиокве, о котором документально известно лишь со второго Толедского собора 589 года по постановлению, направленному против вестготов-ариан, пускай мы обнаруживаем у Тертуллиана его мягкую формулу уже у Тертуллиана: «Дух не имеет другого источника, кроме Отца через Сына» (TERTULLIANI ADVERSUS PRAXEAN LIBER). Сомнительно, что бы Исаак Ньютон обращался к духовному творчеству Святого Григория Назианзина (329-389), в противном случае, его вполне могла удовлетворить следующая формула святителя:

«Но мы чтим единоначалие (μοναρχία); впрочем, не то единоначалие, которое определяется единством лица (и одно, если оно в раздоре с самим собой, составит множество), но то, которое составляет равночестность единства, единодушие воли, тождество движения и направления к единому Тех, Которые из Единого (что невозможно в естестве сотворенном), так что Они, хотя различаются по числу, но не разделяются по власти. Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас – Отец, и Сын, и Святой Дух. Отец – родитель и изводитель, рождающий и изводящий бесстрастно, вне времени и бестелесно; Сын – рожденное; Дух – изведенное.

Посему, не выходя из данных нам пределов, вводим Нерожденного, Рожденного и от Отца Исходящего, как говорит в одном месте Сам Бог — Слово (Ин. 15:26)»

(Григорий Богослов. Творения. Беседа 29)

Стало быть, в нижеприведенном определении поддерживается божественное монархианское самодержавие с явными признаками субординации или иерархичности: Нерожденное – Рожденное – Изведенное (выскажу еретическую мысль: равны только Рожденное и Изведенное, ибо оба Они от Отца!). Разумеется, мы можем допускать метафизические равенство ипостасей, но источник Их – из Единого Нерожденного. Итак, Дух Святой изводится из Нерожденного. И все Три – Святой Единый Иегова Исаака Ньютона. Если же допускается, что Он изводится от Рожденного, как у англикан Ральфа Кедворта и Исаака Ньютона, то все ставится с ног на голову и возникает неразрешимая апория, толкающая теолога то к арианству, то к монархианству и не сулящая здравого развития в рамках христианских богословских систем, что, к слову, известно по римскому католицизму. Отсюда у Исаака Ньютона поиск уже за их пределами, в частности, в иудаизме. Однако не стоит преувеличивать религиозное воздействие последнего: он им интересовался по несколько иной причине, к чему мы еще вернемся. Пока же приходится констатировать: сведущий в оптике и световых фракциях теолог Исаак Ньютон не смог обнаружить единственное преломления Духа Святого от Отца, в чем, к сожалению, заключались метание, трагизм и напряженный драматизм его богословия, сохранившегося и дошедшего до нас в тысячах страниц драгоценного рукописного наследия. Здесь время упомянуть и о судьбе оного. К слову, его история витиеватая.

Его большая часть после смерти ученого досталась Джону Кондуиту, мужу племянницы Ньютона Кэтрин. Для оценки рукописей привлекался лекарь Томас Пеллет, посчитавший пригодными для публикации только «Хронологию древних царств», не издававшийся фрагмент «Математических начал», «Наблюдения о пророчествах Даниила и Апокалипсиса» (англ. “Obsevations upon the Prophesies of Daniel and the Apocalypse of St. John”) и «Парадоксальные вопросы относительно морали и действий Афанасия и его сторонников» (англ. “Paradoxical Questions Concerning the Morals and Actions of Athanasius and His Followers”). Остальные бумаги, по лекаря, представляли собой «чушь в пророческом стиле» и не подходили для издания. «Хронология» увидела свет в Лондоне и Париже в 1728 году, а затем неоднократно переиздавалась. «Наблюдения о пророчествах» были изданы в 1733 году племянником Ньютона, Бенджамином Смитом. После смерти Джона Кондуита в 1737 году бумаги перешли к Кэтрин, впоследствии безуспешно старавшейся опубликовать богословские очерки своего дяди. Она консультировалась с другом Ньютона, теологом Артуром Сайксом (1684-1756), передав ему 11 рукописей. Остальная часть архива перешла в семью дочери Кэтрин, вышедшей замуж за виконта Лимингтонского и далее находилась во владении графов Портсмутских. Документы Сайкса после его смерти попали к священнослужителю преподобному Джеффри Икинсу (умер в 1791 году) и хранились в семье последнего, пока не были подарены Новому колледжу Оксфорда в 1872 году. До середины XIX века к собранию графов Портсмутских доступом обладали немногие, среди которых известный физик и биограф Ньютона шотландец Дэвид Брюстер. В 1872 году пятый граф Портсмутский передал часть рукописной коллекции (в основном физико-математического характера) Кембриджскому университету. Оставшиеся исторические, хронологические, теологические и алхимические рукописи были выставлены на аукционе Сотбис в июне 1936 года. Согласно произведенной тогда оценке, в выставленных на продажу документах по теологии и хронологии содержалось 1 400 000 слов в 49 лотах, по алхимии — 650 000 слов в 121 лоте. Самую большую часть алхимических рукописей и документов Кондуита приобрел знаменитый экономист Джон М. Кейнс, передавший свою покупку Королевскому колледжу. Значительное количество теологических рукописей приобрел востоковед и коллекционер рукописей Абрахам Яхуда. После смерти последнего в 1951 году его собрание, в том числе рукописи Ньютона, были переданы в Национальную библиотеку Израиля, однако из-за судебных разбирательств они там оказались фактически только в 1969 году. Таким образом, только во второй половине XX столетия, за незначительными исключениями, труды Ньютона по христианской теологии стали доступны для исследователей. Основная часть дошедших до нас манускриптов великого ученого, в том числе богословских и алхимических, оцифрована и находится в свободном доступе на сетевом ресурсе “The Newton Project” Оксфордского университета.

Однако стоит особо отметить, что единственным опубликованным в XVIII столетии теологическим сочинением Ньютона, посвященным онтологии тринитаризма, стало «Историческое разыскание о двух заметных искажениях Священного Писания» (англ. “An Historical Account of Two Notable Corruptions of Scripture”), изложенное в 1690 году в форме двух писем, предназначавшихся английскому философу-эмпирику Джону Локку (1632-1704). Последний переправил его в Нидерланды своим друзьям, хотя оно увидело свет лишь спустя 27 лет после смерти гениального ученого в 1754 году в Париже, а затем было переиздано в 1789 и 1841 гг. (его русского перевода до сих пор не существует, но в русскоязычных источниках оно упоминается зачастую как «Исторический разбор двух заметных искажений Священного Писания»). В своем очень кратком предуведомлении к изданию от 1841 года епископ Хорсли с неудовольствием подчеркивает:

«Очень несовершенная копия этого трактата, недостоверного как в начале, так и в конце и ошибочного во многих местах, была опубликована в Лондоне в 1754 году под названием «Два письма сэра Исаака Ньютона мистеру Леклерку». Но в авторской рукописи все это представляет собой одно непрерывное рассуждение; которое, хотя и задумано в эпистолярной форме, не адресовано какому-либо конкретному человеку».

Итак, «Историческое разыскание о двух заметных искажениях Священного Писания» есть подробное рассмотрение всех доступных Ньютону древних текстов, имеющих отношение к двум спорным отрывкам из Евангелия, а именно: «Иоанновой вставке» – стихи седьмой и восьмой из пятой главы первого послания апостола Иоанна (см. 1 Иоанна, 5:7); шестнадцатый стих третьей главы первого послания апостола Павла к Тимофею (см. 1 Тимофею, 3:16). Оба эти фрагмента использовались для обоснования римско-католической концепции триединого Бога. В своем сочинении Ньютон успешно доказал, что оба фрагмента суть поздние вставки, «благочестивое мошенничество», в итоге придя к следующему обобщающему выводу: «Из этих примеров явствует, что Писания были сильно искажены в первые века и особенно в четвертом столетии во время споров вокруг арианства». И далее уже более откровенно: «То, что столь долго именовалось арианством, есть не что иное, как старое, неповрежденное христианство, а Афанасий послужил мощным, коварным и злокозненным орудием этой перемены». В то же самое время Исаак Ньютон почитал Иисуса Христа Сыном Божиим, посредником между Богом и людьми, но не равным Отцу, de facto вводя субординацию в Святую Троицу, но Дух Святой у него по-прежнему оставался связанным с Сыном, исходя из традиции западной, в том числе англиканской, антиарианской теологии, на чем и основывается терзающее его противоречие, а отсюда уже уклонение в сторону линейного, а не иерархического монархианства, представленного в вышеприведенном отрывке святителя Григория Богослова.

«Иоаннова вставка» отсутствовала в ранних русских изданиях Священного Писания и появилась в русском синодальном переводе Библии, звуча следующим образом: (5:7) «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух, и Сии три суть едино»; (5:8) «И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном». В новом русском переводе Российского библейского общества фрагмент (5:7) вычеркнут, а текст восстановлен по самым древним греческим манускриптам: «… есть три свидетеля: Дух, вода и кровь»; и в комментарии сказано, что вариант Синодального перевода основан на более поздних рукописях (Новый Завет. М., РБО. 2003. С. 541). Исаак Ньютон полагал, что авторство вставки принадлежало блаженному Иерониму Стридонскому. Она впервые вошла в канон только в 1515 году благодаря великому инквизитору и главе испанской церкви кардиналу Франсиско Хименесу де Сиснеросу, доверенному лицу короля Фердинанда Католика, под влиянием позднего греческого манускрипта, исправленного, в свою очередь, по латинскому тексту. Здесь расследование Ньютона безупречно: ученый приходит к выводу, что вставка прерывает понятный до сих пор текст Священного Писания, искажая его смысл. Точку зрения гениального британца в отношении данной апокрифической вставки разделяли маститые современные текстологи-библеисты, среди которых католик Раймонд Браун (1928-1998), протестанты-пресвитериане Уильям Баркли (1907-1978) и Брюс Мецгер (1914-2007), с одной лишь оговоркой: ныне принято считать, что ее автором являлся не блаженный Иероним, а ересиарх Присциллиан, епископ испанского города Авилы.

Второй фрагмент по Синодальному переводу с выявленным Ньютоном искаженным словом, отмеченном нами курсивом, передан так: «И беспрекословно – великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе». Здесь Ньютон демонстрирует, как посредством легкого изменения греческого текста с прибавлением к греческому местоимению ὃς (Тот, Который) двух букв θε получилось θεός (Бог). Как справедливо обобщает затем ученый, ранним отцам Церкви не был известен подобный вариант текста. Вот почему в нынешнем переводе Российского Библейского общества искажение исправлено в соответствии с критикой Ньютона: «Да, бесспорно, велика тайна нашего богопочитания: это Тот, кого Бог явил в человеческом теле, кого Дух оправдал, кого видели ангелы, о ком возвестили народам, в кого поверили в мире и кто вознесен был во славе».

И все же христология Исаака Ньютона не представлялась чем-то постоянным и статичным, а эволюционировала с десятилетиями, начиная с конца 60-х гг. XVII столетия от убежденного арианства через монархианство в начале XVIII столетия и заканчивая признанием с оговорками богословского термина «единосущный», если не в духе Афанасия, то определенно в духе Евсевия Никомедийского, крестного отца императора Константина Великого, в последний период жизни ученого. К началу XVIII столетия относится поистине глубокое и проникновенное высказывание Исаака Ньютона об Арии и Афанасии Великом, приводимое его биографом Фрэнком Мэньюэлем и свидетельствующее в данном случае о вящей близости позиции британского гения евсевианской теологии омиев, считавших, что Сын Божий во всем подобосущен Отцу:

«Оба они запутали церковь метафизическими мнениями, которые выражали на новом языке, не известном из писаний. Греки, чтобы сохранить церковь от этих нововведений и метафизических сложностей и положить конец вызванным этим проблемам, на нескольких своих соборах анафематствовали новый язык Ария и вскоре смогли отказаться от нового языка омоусиан и вернуться к языку Писания. Омоусиане сделали Отца и Сына одним Богом по метафизическому единству сущности; греческие церкви отвергли все метафизическое богословие Ария и омоусиан и сделали Отца и Сына единым в монархическом единстве, единстве по владычеству. Сын получает все от Отца, подчиняясь ему, исполняя его волю, сидя на его троне и называя его своим Богом, причем есть только один Бог, Отец, так же как есть царь со своим вице-царем, но при этом только один царь… И поэтому Отец и его Сын не могут называться одним царем по своей единосущности, но могут называться одним царем по единству владычества, поскольку Сын вице-царь при своем Отце. Поэтому Бог и его сын не могут быть названы одним Богом по единосущности»

(см. Manuel F. E. The Religion of Isaac Newton. – Oxford: Clarendon Press, 1974. – 141 p.)

В этой связи отметим следующее. Христология Ньютона своеобразная и отличается как от взглядов отцов (омоусиан) Первого Никейского собора 325 года, так и ариан, причем в довольно значительной степени она мотивирована личным отношением Исаака Ньютона к роли, сыгранной Афанасием Великим в религиозных спорах IV столетия, и последующей фальсификации библейского текста автором Вульгаты Иеронимом Стридонским (345-419): потрясающая мысль, находящая отклик у современных греческих православных богословов, ставшая магистральным направлением концепции бывшего миллиардера, а ныне фермера Германа Стерлигова! С другой стороны, исходя из слов Исаака Ньютона, Восточная церковь затем вернулась к монархианскому пониманию Святой Троицы, а тенденции дальнейшего пагубного развития Западной церкви были заданы двумя вышеупомянутыми отцами: благодаря первому из них как бы позволялось искажение, а второй применил его уже на тексте Священного Писания. Далее, как свидетельствует Исаак Ньютон, нигде в Библии имя Бога не обозначает более, чем одно из лиц Святой Троицы одновременно, а если оно не уточняется, то разумеется Бог Отец. Сын подчиняется воле Отца, признавая Себя меньше Его (Ин. 14:28), и только Отец обладает самодержавным ведением грядущего. Последнее никак не умаляет того, что Христос есть Сын Божий. Всемогущество Бога Отца не ограничивает господство Христа, но проявляет производный и порожденный характер его власти. У обоих лиц Святой Троицы общие атрибуты, но имеющие разную природу – у Сына они исходят от Отца. Разве это не то же, о чем говорит в своей Беседе 29 святитель Григорий Богослов? С другой стороны, единосущность обоих лиц Святой Троицы для Ньютона равноценна многобожию и язычеству, в которые и уклонилась Римско-католическая церковь. Как считает биограф британского гения Фрэнк Мэньюэл, неоднократно встречающуюся в его рукописях фразу «человек Христос Иисус» (1Тим. 2:5) не следует рассматривать в смысле деистических воззрений XVIII столетия, согласно которым Иисус являлся всего лишь одним из пророков. Согласно Ньютону, Он – Мессия, Божественный Логос, единственный Посредник между Богом и человеком: без Него невозможно спасение и связь с Богом Отцом, и Он после Воскресения и Вознесения предуготавливает избранным свои обители в отдаленной части вселенной. Как видим, здесь нет никакого социнианства, в котором часто обвиняли Исаака Ньютона. И не просто «отсвет Славы Отца», толкуемый по-разному, на чем настаивали в своей христологии ариане.

В главе Scholium to Definitions во введении к «Математическим началам натуральной философии» Исаак Ньютон выводит относительное пространство и время из абсолютного пространства и времени. Абсолютное пространство детерминированное, плоское (неискривленное) и неподвижное, а «абсолютное, истинное и математическое время» равномерно и однородно «течет»; оба существуют «без ссылки на что-либо внешнее в относительных пространстве и времени» [10, с. 51]. Так может быть, если существует некий референт вне абсолютного пространства и времени, которые, по сути, им созданы и воспринимаются [5, с. 130] (Newton I. De Mundi systemate liber. Milan, 2013. 132 p.), которым способен являться лишь Бог, объемлющий всю Вселенную не только в пространственном смысле (следовательно, Он может вмешиваться в события в любой точке Вселенной в один и тот же момент), но и во временнóм смысле (Он может объять Своим разумом настоящее, прошлое и будущее всего мира). Стало быть, Бог Отец имманентен мирозданию, но, будучи Нерожденным, пребывает за гранью абсолютного пространства и времени, которые суть царства Рожденного Сына и Изводимого Духа Святого. Последнее положение Исаак Ньютон не смог установить, поскольку находился в плену западной теологии, присвоившей дуализм Святому Духу, изводя Его и от Сына. Но в оной ньютонианской мировоззренческой картине все встает на свои места, когда Святой Дух исходит только от Отца по Никео-Цареградскому Символу веры без позднего еретического прибавления Filioque. Святитель Григорий Богослов был бы рад встретиться в вечности с Исааком Ньютоном, и мы уверены, что эта встреча произошла. Как видим, субординация Троицы у Ньютона почти сливается с ее монархианской иерархичностью у одного из главных святых христианского Востока. Возможно, если бы в свое не оказалась уничтоженной римским папством в Англии Старобританская церковь, корни которой из Сирии, то этот остров принес бы достойный духовный плод на алтарь Вселенского православия. Ведь даже освободившись от гнета римского католицизма в XVI веке, он сохранил в англиканстве от него главную ересь, некогда расколовшую единство христианской ойкумены.

Что касается пространства и времени, данных людям в ощущениях вместе с пространственно-временными измерениями, то они относительные (реляционные). Дальше в Scholium Исаак Ньютон заключает:

«Соответственно, те, кто понимают эти термины (время, пространство, место, движение) как происходящие из измеряемых величин, искажают Писания. И они в той же степени искажают математику и философию, которые путают истинные понятия с их относительными эквивалентами и общими мерами»

[10, с. 55]

Вот потому Ньютон не отделяет теологии от физики, ведь абсолютные пространства и время суть атрибуты божественных личностей, переходящие в вечную длительность Бога (сродни каббалистическому Эйн-Соф). Значит, одновременная пространственно-временная вездесущесть Бога может представать причиной гравитации, а последнее способно объяснить фундаментальный смысл закона всемирного тяготения [5, с. 192]. Здесь нет усложненных неоплатонических иерархий триад: устроение библейской Вселенной Исаака Ньютона просто, аскетично и высшей степени монотеистично; а где просто – там ангелов сто, по слову одного из оптинских старцев. Однако вводя абсолютное время, Ньютон приходил к выводу, что было предвечное время, когда ни Сына, ни Духа еще не существовало, либо они еще не осознавали себя в Отчей бесконечности, хотя и в таком случае у британского ученого Бог Отец есть Личность, Сущий, Единый Святой Иегова, да, впрочем, у Него и нет имен, но в непрестанном осознании своей Самости Он порождает Сына и Духа Святого с потоком абсолютного времени. На этом зиждется начало онтологии Ньютона. В трактате «De gravitatione et aequipondo fluidorum», датируемом примерно 1684 годом, Ньютон излагает свое воззрение на возникновение сущностей: «Пространство есть эманативный эффект изначально существующей сущности (то есть Бога), ибо если дана некоторая сущность, то тем самым дано и пространство. То же самое можно сказать и о длительности. Оба они, пространство и время, являются некоторыми эффектами, или атрибутами, посредством которых устанавливается количество существования любого индивидуума (сущности), принимая во внимание величину его присутствия и его постоянства в бытии. Таким образом, количество существования Бога с точки зрения длительности является вечным, а с точки зрения пространства, в котором оно наличествует (актуально), бесконечным» (см. Гайденко П. П. Проблема времени у Исаака Ньютона // Метафизика. — 2013. — С. 8-20). В этом явственно ощущается влияние на Ньютона неоплатоников и пантеизма Баруха Спинозы. Между тем он очень оригинально и, на наш взгляд, совершенно верно решает возникшую апорию (и возможные обвинения в спинозизме), пронизав свою вселенную некоей сохраняющей память организующей субстанцией, пребывающей повсеместно как в самых низших и темных, так и в самых возвышенных существах. Христиане называют ее благодатью Духа Святого; Ньютон же, очевидно, имея в виду эфир, рассматривал ее как иудейскую Шехину, покоящуюся на Скинии Завета, чем и объясняется его непреложный и непрестанный интерес к Иерусалимскому Храму, который во вселенском яблоке девственника из Вулсторпа являлся его сердцевиной.

Формула судьбы математика Василия Кирпичникова.
Из воспоминаний Виктора Антонова

Студент мехмата МГУ Василий Кирпичников предпочитал формулы сокращенного умножения многочленов, которые по сути являются частным случаем бинома Ньютона. Его предки происходили из предместья Москвы – села Семеновского, и многие из них на протяжении почти двух столетий направлялись на службу в Лейб-Гвардии Семеновском полку. Он воспитывался матерью и дедом, поскольку отец его средний лавочник и нэпман, державший свой лабаз недалеко от ул. Фортунатовской, был репрессирован в 1933 году после потери всего, сгинув затем, как говорили, где-то в Сибири. Василию тогда исполнилось 11 лет: ему удалось избежать издевательств со стороны одноклассников, поскольку мать, дескать, как-то уладило дело с карательными органами и в школе, ведь на все случаи есть исключения, – к тому же, ходили слухи, что она состояла в отношениях с одним чекистом из Лефортова; да и директор школы, будучи сам математиком, вцепился в Василия как наиболее талантливого ученика. В 1939 году он поступил на мехмат МГУ и вскоре женился. В 1940 родилась его первая дочь. В конце 1941 года добровольцем ушел на фронт, воюя в рядах Московского народного ополчения, а после легкого ранения был направлен в один из общевойсковых учебных центров в Заволжье. Затем еще одно легкое ранение на Брянском фронте, отпуск и медаль «За отвагу». С мая 1943 года – служба в подразделении фронтовой разведки одной из дивизий недавно сформированной 11-й Гвардейской армии. К тому времени сержант Василий Кирпичников был уже дважды отцом, поскольку в апреле 1942 года у него родилась вторая дочь. Во фронтовой разведке он и познакомился с младшим сержантом Виктором Антоновым, уроженцем Старого Оскола на Белгородчине, командиром отделения взвода, которого Василий Кирпичников становится заместителем командира, получив в декабре 1943 года звание старшего сержанта. Стало быть, май 1943 – это отправная точка дружбы двух боевых товарищей, прервавшейся почти через два года в апреле 1945. За это время у обоих друзей десятки «ходок» за линию фронта и никаких особых происшествий, разве что легкие, очень редко средние ранения подчиненных и своеобразная разведывательная работа, добыча «языков» и диверсии, мало похожая на заостренные книжные приключения. В мае 1944 года командир, сержанты и солдаты разведывательного Василия Кирпичникова получили государственные награды за отчаянную вылазку и взятие в плен аж трех «языков», носителей секретной информации, а его грудь украсил Орден Славы 3-й степени: через пару недель командование ему предоставило отпуск, который и послужил по существу причиной его будущей гибели. Он прибыл из отпуска и все шло своим чередом в подразделении, а Василий по-прежнему не расставался с книгой Исаака Ньютона, которая в его вещмешке, пожалуй, превратилась уже в оберег или талисман. В феврале 1945 года у Василия Кирпичникова родилась третья дочь. Немногим ранее его жена принялась писать письма, настаивая, чтобы он перешел из своего особого подразделения в обычное, дескать, война скоро закончится, а быть «ходоком» за ленточку очень опасно. Третье письмо, возможно, написанное в несколько истерическом духе, принесло свои плоды. Василий написал рапорт по команде о переводе в обычную роту ударного батальона. С третьего раза его отпустили: два первых рапорта командир роты разорвал на его глазах. Расставание друзей выдалось тревожным. Они обнялись, пропустили, чокнувшись, сто пятьдесят грамм из кружек. Василий закинул за спину вещмешок, проверил в кармане предписание и пошел на выход из казармы, но… через полминуты вернулся, достал из вещмешка том «Математических начал натуральной философии» Ньютона, передав его Виктору Антонову. Он как будто оправдывался: не место ему в расположении обычного стрелкового подразделения. В этот момент между друзьями словно порвалась какая-то связь.

Командир взвода старшина Василий Кирпичников погиб 6 апреля в самом начале Кёнигсбергской наступательной операции, подняв свой взвод в атаку и вскричав «За Родину, за Сталина!». В тот же момент его шею прошила прямо в кадык пуля немецкого снайпера. Дальше темнота… Похожий конец оказался и у главного героя фильма «Служили два товарища» Андрея Некрасова (сыгран Олегом Янковским), снятого режиссером Евгением Кареловым (1931-1977) в 1968 году, где в главных ролях играют еще Ролан Быков, Владимир Высоцкий, Ия Савина, Анатолий Папанов и Николай Крючков. В жизни убит талантливый математик, а в кинофильме талантливый военный оператор, что ставит знак равенства между жизнью и произведением, а значит последнее – искусство!..

Оставшийся в фронтовой разведке друг математика Василия Кирпичникова вскоре закончил войну, отучился в Московском пищевом институте, женился и дальнейшую свою судьбу связал с Татарской ССР и гор. Казанью. Но с тех военных лет, опаливших его молодость, он больше ни в одной из своих поездок не расставался с книгой Исаака Ньютона «Математические начала натуральной философии», правда, признался мне, что с трудом понимает авторский текст. С другой стороны, он сетовал не только о том, зачем Василий поддался на увещевания жены, но и о том, что изначально его друг предпочитал формулы сокращенного умножения многочленов, и разве можно выстроить свою жить по укороченной формуле, а ведь так и произошло со студентом мехмата: его формула была завершена в тот роковой день, когда он передал книгу юному младшему сержанту Виктору Антонову, за долгую последующую жизнь в Татарстане так и не избавившемуся от южнорусского «гэ». Стало быть, Ньютон сводит и Ньютон разводит.

С Виктором Венедиктовичем Антоновым мы расстались ранним утром в Кисловодске на вокзале, проехав вместе в одном купе более тридцати часов – день и две ночи: под конец он на оторванном клочке бумаги черкнул свой казанский телефон; за ним, как бывшим большим начальником, подъехала машина, а я бодро побрел в сторону своего санатория. Его телефон я не удосужился перенести сразу в записную книжку, а оставил в накладном кармане своей вельветовой рубашки. Как-то гуляя тогда же около замка «Коварства и любви» вдоль русла речки Ольховки, я попал под проливной холодный осенний дождь. Когда оказался в своем санаторном номере и снял отяжелевшую от воды рубаху, то достал клочок бумаги: написанное на ней было размыто до неузнаваемости, точнее сказать смыто… Вот уж воистину – Ньютон сводит и Ньютон разводит. Прошло столько лет, и хочется узнать, какова судьба той удивительной книги, преломившей на себе судьбы двух друзей, да, в общем, и мою тоже.

Однако я пытался понять, есть ли сопряженность между установленным и уже разобранным нами онтологическим заблуждением Исаака Ньютона и ошибкой молодого математика Василия Кирпичникова, не дожившего до своего 25-летия. Разве что у них связь от обратного. Бывший студент мехмата оказался на развилке времени и под напором жены не смог сделать правильного выбора; а над Ньютоном тяготела неверная догматика англиканской церкви, перешедшая от римских католиков и западного богословия. Сведя к общему, в знаменателе у обоих оказывается сила обстоятельств: у одного – частных; у другого – вековых. И все же в первом случае предоставлялся выбор, чего не скажешь об Исааке Ньютоне, пребывавшем в традиционной матрице англиканской теологии и университетской науки, а, следовательно, во власти ключей, по слову замечательного русского философа Серебряного века Льва Шестова. Но, возможно, в сфере отношений между людьми также господствует закон гравитации Ньютона, и люди притягиваются друг к другу, исходя из своих качеств и характеристик, но тогда должен существовать определенный агент, поскольку здесь речь идет уже не о физике, а гиперфизике, ускользающей от человеческого опытного познания, и мы теперь к нему переходим.

И вот что произошло не столь давно:

«Англиканские богословы и богословы Дохалкидонских Восточных Церквей подписали «историческую резолюцию» по одному из важнейших догматических вопросов Христианства – по исхождению Святого Духа, сообщает Англиканская служба новостей (ACNS).

Подписание документа состоялось в конце октября на очередной встрече Международной комиссии по диалогу между Англиканским Сообществом и Древними Восточными Церквями, и стало результатом двухлетних консультаций и дискуссий участников комиссии. Еще на встрече в Уэльсе в 2015 г. при обсуждении проблемы Filioque (т. е. «и Сына» (лат.) – добавление в Никео-Цареградский Символ веры, внесенное в Церквях латинской традиции и унаследованной Англиканством) между участниками было достигнуто согласие о возможности исключения этого положения из вероисповедных текстов.

Как известно, эта вероучительная формулировка приравнивает Отца и Сына, приписывая им обоим качество, называемое в богословии «изведение» Святого Духа, что категорически отвергается в традиции всех Восточных Церквей, как «дохалкидонских», так и «халкедонских». Это нововведение стало одним из главных поводов разделения между Церквями Востока и Запада.

В этот раз соглашение было зафиксировано в резолюции, получившей название «Исхождение и действие Святого Духа» и подписано сопредседателями комиссии епископом Церкви Уэльса Грегри Камероном и митрополитом Думьята Коптской Православной Церкви Бишоем. Подписание состоялось во время торжественного вечернего богослужения в Кафедральном соборе Святой Троицы в Дубине.

В резолюции, в частности, говорится:

«Мы принимаем Никео-Цареградский Символ веры, как основанный на Писании; в этом Символе провозглашается вечное исхождение Святого Духа от Отца. Поэтому Древние Восточные (ориентальные) Церкви усматривают в добавлении Filioque ошибку, которая нарушает изначально исповедуемое понимание Троицы и ставит под вопрос роль Отца как источника, причины и изначального принципа и Сына и Духа».

Англиканская традиция, в свою очередь, видит в Filioque вставку, некорректно помещенную в текст Символа веры и никак не подтверждённую общецерковным вероучительным авторитетом. Это согласуется с Московской резолюцией 1976 года Комиссии по англикано-православному диалогу; а также перекликается с другими соглашениями, в которых заявлялась неприемлемость каких-либо добавлений к Символу веры… Англикане согласны с тем, что вероучительная формула Filioque не должна включаться в Символ веры <…>» (Седмица», 8 ноября 2017 года, Павел Лебедев – специально для Седмицы.Ru).

В самом деле, церковные заблуждения изживаются тысячелетиями, а обычные человеческие ошибки – годами, или же и вовсе не изживаются. Проблема верного выбора всегда стоит перед человеком и человечеством. И возникает вопрос, а так ли не прав был Исаак Ньютон в отношении личности Афанасия Великого? С другой стороны, сама англиканская традиция изначально ввела гениального британца в состояние заблуждения, находясь под глыбой которого он создавал «во власти ключей» свою во многом совершенно ортодоксальную христианскую теологию. И как тут не вспомнить расхожее выражение, принадлежащее французскому политическому деятелю Антуану Жаку Клоду Жозефу Буле де ла Мёрту (1761-1840), высказанное им в качестве оценки похищения и казни бонапартистами 21 марта 1804 год герцога Луи Антуана Энгиенского (1772-1804), единственного сына принца Конде: “C’est pire qu’un crime, c’est une faute” – «Это более (хуже) чем преступление. Это ошибка».

Исаак Ньютон, тайные общества и герметизм

Различные книги популярно-конспирологического характера в англоязычном и русскоязычном сегментах раскручивают версию о том, что Исаак Ньютон являлся франкмасоном и даже главой некоего Приората Сиона. Последнее комментировать абсурдно, поскольку эта организация результат мистификации чертежника Пьера Плантара (1920-2000), подделавшего «Тайные досье Анри Лобино», что привело в восторг французских и британских публицистов, промышлявших на оккультной тематике: квинтэссенцией деятельности талантливого фабрикатора стал роман Дэна Брауна «Код да Винчи». Впрочем, вернемся к нити повествования.

Пока нам только известно, что Ньютон был знаком со знаменитым протагонистом спекулятивного франкмасонства Элиасом Эшмолом (1617-1692), антикваром, адхимиком, астрологом и составителем главной легенды вольных каменщиков о мастере Хираме. Однако, насколько продвинулось это знакомство, нет никаких данных. Опять же мы не располагаем какими-либо определенными сведениями о сотрудничестве Ньютона с Эшмолом в рамках Лондонского королевского общества, членом-основателем которого являлся последний, к тому же, разработавший герб данного научного сообщества. Элиас Эшмол написал в алхимической традиции ритуалы первых трех степеней франкмасонства около 1646-1655 гг., но в это время Исаак Ньютон был еще слишком юн.

В последний период своей жизни Ньютон по-наставнически общался и дружил с Джоном Теофилом Дезагюлье (1683-1744), кальвинистским пастором, одним из основателей регулярного франкмасонства и третьим великим мастером Объединенной великой ложи Англии в 1719-1720 гг., учрежденной 24 июня (по Юлианскому календарю!) 1717 года в лондонской таверне «Гуся и противня». То, что он являлся активным приверженцем и пропагандистом религиозных, научных, философских и политических идей Исаака Ньютона, позволяет нам с большой долей вероятности предположить принадлежность к новому сообществу стареющего британского гения. К слову, в 1717 году Джон Теофил Дезагюлье побывал в России, где построил паровой двигатель для работы любимого детища Петра Великого – фонтанов Петергофа (их франкмасонский и тамплиерский символизм отмечался рядом авторов). С 1710 года Дезагюлье становится демонстратором, а с 29 июля 1714 года – действительным членом Королевского общества, не внося платы за вход, поскольку был представлен самим Исааком Ньютоном, являвшимся президентом научной организации с 1703 года и до дня своей смерти 31 марта 1727 года. Не без протекции Исаака Ньютона Джон Теофил Дезагюлье был рукоположен 8 декабря 1717 в сан священнослужителя англиканской церкви в Эли-Хаус епископом Эли. Кроме того, считается, что термин «естественная религия» позаимствован Дезагюлье у Исаака Ньютона, но речь в том историческом контексте шла не о деизме и всеядном экуменизме, как представляют это современные авторы, а именно о христианстве англиканского и кальвинистского толка.

Между тем мы выдвинем несколько иное предположение: Исаак Ньютон мог быть членом другого аристократического сообщества, а именно «Малого воскресения (воскрешения) тамплиеров», объединявшего в своих рядах потомков французских рыцарей Храма, уцелевших в подполье от разгрома королем Филиппом IV из династии Капетов и папой-французом Климентом V в начале XIV века. В 1705 году «Малое воскресение тамплиеров» переросло в возобновленный Орден Храма, возглавляемый в качестве Великого магистра регентом Французского королевства герцогом Филиппом II Орлеанским. Русский царь Петр I значился в орденских списках как «Петрус Урбинус» («Петр Градский»), по-гречески – «Петрос Политанос». Не исключено, что как раз каналами оной организации пользовался Петр Великий во время Великого посольства в 1797-1798 гг. Теперь многие гадают, встречался ли лично великий царь с гениальным британцем, когда прибыл в Тауэр 13 апреля 1798 года, «где деньги делают», Хранителем (Warden) которого являлся последний. Академик Сергей Вавилов, автор первой научной русской биографии Исаака Ньютона, уверен, что встреча произошла, поскольку по статусу его должен был принимать сам Хранитель. С другой стороны, родственник Исаака Джон Ньютон сообщил ему, что царь собирается посетить Монетный двор 5 февраля того же года для встречи с ним. Не ясно, состоялась ли эта встреча. Очевидно, обоим выдающимся личностям было что скрывать (полагаем, свою принадлежность к одной тайной организации) и говорили они на своих тайных встречах, разумеется, не только о деньгах и их чеканке.

Утверждая, что каббалистические доктрины искажают библейскую истину, Исаак Ньютон считал, что герметические трактаты, пусть и позднего происхождения, являются сосудом, благодаря которому нам передается древняя монотеистическая традиция. Из поздних адептов герметической философии Ньютон высоко оценивал Михаэля Майера (1568-1622), исследовавшего первопричины вещей, тогда как современные ученому философы Декарт и Лейбниц стремились построить умозрительную систему, искажающую божественное мироздание. Исаак Ньютон видел в книгах, приписываемых Гермесу Трисмегисту, как бы христианство до Иисуса Христа, существовавшее вне библейской традиции, ведь Господь Вездесущ. С другой стороны, он очень критически высказывался о розенкрейцерстве, поскольку оно уводило слишком далеко от Христа и Священного Писания.

Незримая нить, исходившая из Иерусалимского Храма

До сих пор многие исследователи гадают, почему Исаак Ньютон столь усердно занимался Иерусалимским Храмом, его формой, пропорциями и внутренним убранством. Вряд ли можно объяснить это простым ученым любопытством. По случаю 300-летия со дня рождения Исаака Ньютона выдающийся английский экономист Джон Мейнард Кейнс (1883-1946), известный своей разоблачительной объективной критикой основ марксистско-ленинской экономики в Советской России, в своей речи высказал мнение, что тот являлся скорее «иудейским монотеистом школы Маймонида», нежели унитарианским арианином. В этой связи возникает логичный вопрос: если бы такое оказалось возможным, то зачем тогда Исааку Ньютону критиковать один из главных христианских догматов в версии Западного христианства? Вряд ли мы найдем иудея или мусульманина, желающего исправить христианство: обратить в свою веру – да, но исправить, приведя его к истоку, убрав языческие наслоения исторического времени… Да и как можно утверждать о склонности Ньютона к иудаизму по тому лишь факту, что у него, знающего иврит, находились в библиотеке иудейские сочинения. Это все равно, что обвинять в переходе в ислам православного миссионера, обнаружив в его книгах «Коран». Тут дело, как нам представляется, совсем в другом.

Мы полагаем, что закон всемирного тяготения располагает своей обратной стороной, иными словами, обладает своим измерением, выходящим за рамки наших ощущений, которым можно объяснить воздействие тонких тел друг на друга. Речь идет о частотных вибрациях и существовании таинственного агента, связывающего одни тела с другими, если угодно, симпатической нитью. Здесь речь идет не о пятом элементе, эфире, но скорее уже стоящем за ним эфире эфира. Исаак Ньютон его называет menstruum – универсальный растворитель и преобразователь, посредничающий между материальным, астральным и духовным миром, обеспечивающих взаимодействие абсолютных времени и пространства с относительными временем и пространством, символическая фигура которого – гексаграмма или звезда Давида. Собственно, этот преобразователь наполняет собой пространства, служа Единому Святому для сотворения миров и существ как на ноуменальном, так и феноменальном плане. Природа менструума божественная и световая. Гениальный британец считал, что местом сосредоточения этой субстанции некогда являлся Иерусалимский Храм со своей Скинией Завета. Древние израильтяне называли ее Шехиной или Присутствием Божиим, на чем и основывается монотеистический пантеизм Исаака Ньютона, в отличие от стихийного пантеизма Баруха Спинозы. Эта субстанция контрапункт всей теологии Ньютона: она ее выстраивает в определенный гармонический ряд. В легендарные времена Первого Храма Шехина иногда возникала над Скинией в виде злато-белого облака, проявлявшегося при каждении Святого Святых. Отсюда неподдельный и даже практический интерес Исаака Ньютона к Иерусалимскому Храму, абсолютно не имеющий отношения к современному для него иудаизму, при всем уважении последнего с его стороны. Стало быть, собираемые Исааком Ньютоном сведения по пропорциям и размерам Иерусалимского Храма напрямую сопряжены с его попыткой, пусть даже и ментальной, реконструировать его для привлечения туда Шехины. Ньютон всю жизнь трудился над синтезом христианской теологии с герметической доктриной, чтобы создать единую теорию, объемлющую все знания – вот почему такое важное место в его деятельности занимает алхимия с оперативной и философской точек зрения. Да и золотое сечение, в высшей степени засвидетельствованное в Иерусалимском Храме и Святой Софии Константинопольской он ставит в прямую зависимость от воздействия Шехины, ее сотрудничества с людьми, пусть даже она безличностная и текучая сущность, поддерживающая всеединство нашего мироздания. Христиане ее понимают, как благодать Святого Духа, пока она не отнимется от мира, мир будет существовать. Ньютон ее разумел в гиперфизическом смысле. Крайнее ее разреженность ведет к религиозному, нравственному, культурному и цивилизационному упадку, тогда как ее концентрация, наоборот, к подъему религии, наук, искусств и взаимоотношений между людьми. Что необходимо для последнего. Жить по заповедям Божиим и по Декалогу, данному в Священном Писании, отвращаться от всякого язычества и идолопоклонства. По своему жестокосердию и уклонению в идолослужение Израиль был лишен ее средоточия в Храме и уведен в Вавилонское пленение более чем на полвека. Впредь Шехина не пребывала в отстроенном для нее доме, а позднее, рассредоточившись в мире, достигла своей вящей плотности в общинах первенствующей Христианской церкви.

От нее зависит способ притяжения людей друг к другу, ведь подобное притягивается к подобному, как возвышенное к возвышенному, а низменное к низменному. Льнут друг другу люди с приблизительно равной вибрационной частотой универсального Преобразователя и отталкивают один другого люди с разной вибрационной частотой. Представляется, что бывший студент мехмата МГУ Василий Кирпичников вошел в вибрационный диссонанс со своей женой и по благожелательности своей натуры сделал ложный выбор, стоивший ему и жизни, и научной карьеры. Не стоит сильно поддаваться чьему бы то ни было влиянию: в этом мире мы ходим опасно. Таким образом, от плотности или умаления Шехины зависят симпатические и антипатические сопряжения между людьми и всем сущим. Из всего этого и складывается по Исааку Ньютону оборотная сторона открытого им закона всемирного тяготения. И как тут не вспомнить стихотворение Бориса Савинкова (В. Ропшина) от 1911 года:

Откровение св. Иоанна гл. 25

Когда безгрешный серафим

Взмахнет орлиными крылами,

Небесный град Иерусалим

Предстанет в славе перед нами.

Ни звезд, ни солнца, ни луны.

Светильник града — Ангел Божий…

У городской его стены

Двенадцать мраморных подножий.

Смарагд, и яспис, и вирилл.

Богатствам Господа нет счета…

Но сам архангел Гавриил

Хранит жемчужные ворота.

Я знаю: жжет святой огонь,

Убийца в град Христов не внидет,

Его затопчет Бледный Конь

И царь царей возненавидит.

Ожог Заира

У Хорхе Луиса Борхеса есть новелла «Заир», вышедшая в сборнике «Алеф» от 1949 года и посвященная вещи, главным свойством которой является неизгладимость, то есть которую невозможно забыть. В переводе с арабского слово Заир обозначает явленное, проявленное, незабвенное. Для Борхеса Заиром служила монета в двадцать сентаво; Захиром звали тигра; слепого из мечети в Суракарте, которого верующие побивали камнями; Захиром называлась астролябия, которую Надиршах велел забросить в морские глубины; в тюрьмах Махди это был маленький, завернутый в складки тюрбана компас; в кордовской мечети им оказалась жилка в мраморе одной из тысячи двухсот колонн; в еврейском квартале Тетуана – дно колодца. У Ньютона – это созревшее яблоко из его сада в Вулсторпе, которое на плоскости абсолютных времени и пространства превращается в алхимическую монету небесного золота высшей пробы. Для меня же – холодный осенний кисловодский ливень и тот клочок бумаги, на котором был записан телефон фронтового разведчика Виктора Антонова, цифры которого неотвратимо были смыты, как бы неумолимо растворившись во времени и пространстве. С годами наша встреча в поезде «Москва-Кисловодск» мне стала напоминать сон, таинственное наваждение, отчего она нисколько не казалась менее реальной: антоновские яблоки, ветеран Великой Отечественной войны с книгой Ньютона как с реликвией и оберегом. Пожалуй, подобное может произойти только в России!

Затем в своей новелле Хорхе Луис Борхес сообщает, что один из комментаторов книги «Гулшан-и-раз» сказал, что всякий, кто видел Заир, скоро увидит и Розу, приводя в доказательство стих из «Асрар-Нама» (Книги о вещах неведомых) шейха Фарид-ад-дина Аттара: «Заир – это тень Розы и царапина от Воздушного покрова». И сразу приходят на ум заключительные строки из окольцовывающего стихотворения Максимилиана Волошина венка сонетов “Corona astralis” (1909 год):

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,

Тому, кто жив и брошен в темный склеп,

Кому земля – священный край изгнанья,

Кто видит сны и помнит имена, –

Тому в любви не радость встреч дана,

А темные восторги расставанья!

Любовь здесь, несомненно, рассматривается в метафизическом смысле. И действительно, по слову поэта почувствовав темные восторги расставанья, я узрел черную Розу своей встречи на росстанях, осенившую вместе всех нас, – Исаака Ньютона, советского чиновника Виктора Антонова, бывшего студента мехмата МГУ Василия Кирпичникова и меня, в ту пору молодого офицера*.

Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ (ПРАНДАУ),

GOTJ KCTJ, военный историк, переводчик

* Прим.

Имена и фамилии героев этого реального события из жизни автора, произошедшего в поезде «Москва-Кисловодск» почти тридцать лет назад, были несколько изменены.