Зашёл на участок, и Димка, доделывая деревянный автомат, прервался, наставил на него:

— Руки вверх, Эдя!

— Ой, ребят, вы чего! – смеялся в ответ, ибо Сашка размахивал пистолетом…

Шестисоточный дачный мир, и сосед Эдик, большой друг дяди и тёти Саши, появляется часто: есть в его добродушном лице нечто верблюжье, но милое, впрочем…

Эдик и Галя – всегда рядом, и вечера частенько коротают вместе, на чьём-нибудь участке, за накрытым столом с изобилием яств, роскошным следствием дачного земледелия; и Галя, маленькая экспансивная жена Эдика, говорлива, эмоциональна, но и Эдик таков: жизнью словно сочится, её энергией, — переполнен.

Преподаёт, как и Геннадий, дядя, но дядя без высшего образования, учитель черчения и труда, а Эдик закончил институт, а что ведёт – не знаешь.

Ездили на море: двумя машинами, ночевали в лесополосах, жили в кемпинге: весело жили: все вместе, легко, свободно.

Эдик много шутил: всегда и везде, словно и жизнь ему казалась лёгкой, играющей.

Говорил несколько рокочуще, но так сочно явь, пропущенная через опыт, плещется во всем, что говорит: истории ли из преподавательской жизни, просто анекдоты…

Маленький Сашка шутит: Что такое дядя Эдя? Дядя Эдя два медведя…

— Ах, вот ты как! Ух ты…

И хватает Сашку…

Повозиться любил.

Потом бежали к морю, сияющему тысячью бликов…

Водил – это уже в дачном обороте реальности – на пруды – Сашку с Димкой, выкупавшись раз, сидел, счастливо щурился на берегу, пока мальчишки резвились, ждал, не торопил, впитывая солнце.

Когда похоронил Галю, много лет спустя, словно выпал в пустоту: хоть дочь взрослая, внук есть, да и гульнуть всегда не прочь был…

Сашка… где он?

Уже давно взрослый, а Тани с Геной нет, ой, как давно нет, и, приезжает Сашка иногда на эту дачу, но к Лёхе уже, родному брату Димки, с которым не пошли отношения – взрослые.

Иногда идут к Эдику.

Тот рад, выставляет выпивку, закуску, ловко суетится в маленьком уюте веранды, хотя сам не особо пьёт, сто грамм если…

— Саш, знаешь, понять не могу, что её нет.

И слёзы блестят в глазах.

Сашка, считающийся умным, много книг прочёл, сам публикуется, как поэт, растерян, и, бормоча что-то о смерти, как проводнице в новые миры, понимает – глупости всё это.

Глупости.

Вдруг вспоминается: Когда хоронили Гену, народу было много, и в одном из автобусов оказался напротив Эдика, и тот вдруг, не таясь, зарыдал – надсадно, с нервной судорогой.

Столько лет дружили.

А то – зимой, на прекрасно заснеженном участке, Эдик шибко работает лопатой, идут к нему с Лёхой: Эдя, как ты?

— А, здорово! Снег… красота…

Хрустальный воздух звенит.

Здорово жить?

Да не очень – всё так быстро кончается.

Александр Балтин