Основано на реальных событиях 1991 года

Октябрь на юге – месяц стеклянный. Только в октябре так стеклянно звенит воздух – он еще помнит недавнее лето, но уже чувствует ноябрьские ветра. Они скоро задуют с моря, закрутят в пыльные  коконы  палую разноцветную листву, песок, мусор и погонят эти коконы  по улицам города. Даже близость моря не в состоянии смягчить жестяной хохот ноябрьских ветров. Но это будет потом. А пока стоит стеклянный октябрь, словно между небом и землей выставили огромное серо-голубое стекло, в котором иногда вспыхнут напоследок горячие краски лета.

Иногда такая причудливая игра света встречается у людей с неопределенным цветом глаз. В народе такие глаза называют хамелеонами. Но к ящерицам, способным менять окраску тела, это не имеет отношения. Просто глаза-хамелеоны словно состоят из крошечных граней. В зависимости от направления света, или даже от настроения человека, грани эти вспыхивают то голубым, то серым, то зеленым, то черным цветом.

На углу 4-й Хребтовой, напротив полицейского участка, стоял двухэтажный красный дом, каким-то чудом еще уцелевший от сноса. Выстроенный еще в тридцатые годы прошлого века, он был украшен пятиконечными звездами, фальш-колоннами и арочными проемами окон. Что сделало его красным: цвет ли штукатурки, время или стыд за сталинские репрессии – неизвестно, но в дождливую погоду вдоль стен стекали красные струйки, словно дом плакал кровавыми слезами. Это было одновременно красиво и жутко.

Дом был знаменит тем, что в нем жила гадалка с пышным именем Октябрина. Правда, полным именем ее никто не звал, но у всей округи на слуху было короткое Рина. Это короткое как всплеск волны и острое как ланцет слово произносилось суеверным шепотом. Все женское население района  от 16 до 80 лет знали точно: Рине дана колдовская власть над людьми!

Это была худощавая невысокая женщина неопределенного возраста, и очень востроносенькая. На бледном, голубовато-белом лице хрящеватый нос и глаза-хамелеоны выглядели завораживающе.  Глаза меняли окраску в зависимости от настроения хозяйки. Когда Рина была весела, они вспыхивали темно-синим, почти черным блеском, словно превращались в один бездонный зрачок. Тогда Рина мгновенно молодела и напоминала хорошенькую субретку. На вид ей можно было дать не больше сорока лет. Но если Рина была усталой или печальной, глаза становились серо-зелеными, блеклыми, и женщина сразу старилась лет на двадцать.

А уставала она часто, так как не зарастала к ее дому тропа из жаждущих узнать или изменить свою судьбу. Все знали (сарафанное радио работает бесперебойно!), что Рина чуть ли не последняя инстанция в житейских вопросах.  Засиделись в девках – добро пожаловать к Рине! Она молча укажет место за столом (всегда определенное! Никому не позволяла на свое место садиться!), уставится глазищами, поведет острым носом, словно вдыхая душу клиентки, и отрежет как ножом:

‒ Полгода ничего не будет. Жди. Потом появится хорошая партия. Сумасшедшей любви не будет, но надежный. Будешь счастлива.

‒ А любовь? ‒ сомневалась девица.

Рина, не мигая, вглядывалась в глаза клиентки.

‒ Говорю, что знаю. Страстей не будет. Будет семья. Крепкая, надежная, долгая. Останешься довольна, если не будешь выкобениваться.

‒ Но…

‒ Без «но». Так… Матери у тебя нет.

‒ Нет, ‒ грустно отвечала девушка. – Умерла год назад.

‒ Молодая ушла, не по годам. Поэтому и дух ее беспокойный около тебя остался, старается для тебя как лучше, управляет твоей судьбой. Через полгода. Верное дело, будешь довольна.

Через восемь месяцев радостная клиентка звонила Рине:

‒ Я замуж выхожу! Спасибо вам!

‒ Ты кто? – не сразу узнавала гадалка (мудрено ли при таком плотном графике!) ‒ А, ну, да-да. Поздравляю. Я же говорила, все ладно будет.

И так постоянно! Проблемы с замужеством-женитьбой – к Рине! Детки долго не появляются – к Рине. Нелады на работе, финансах, делах – все к Рине. И самое главное – помогало ведь! Может, обращались к ней уже совсем отчаявшиеся или сомневающиеся, и цеплялись за ее слова как за соломинку. А вера, как известно, горами движет.

Сама она скептически относилась к своему дару.

— Вот еще выдумали… Какой там дар или талант, просто чувствую, как людям можно помочь и стараюсь. А люди заладили – прорицательница, ясновидящая. Слово-то какое противное, как ящер: ясновидЯЩАЯ, мутновидЯщая, тьфу…Вот помощник, или консультант – другое дело, это по мне.

Об имени своем она говорила так:

‒ Дед назвал. Он в революцию с Фрунзе вместе воевал, сына – папу моего ‒ в честь него Михаилом назвал. Хотел и меня Михалиной наречь, но тут уже мама и бабушка воспротивились. А бабушка так вообще масла в огонь подлила – бедовая была, любила дразниться! Говорит: «А почему не Николиной в честь Николая Второго? Тем более, что шестого мая родилась, в день рождения последнего государя-императора!» Дед – красный командир – как взвился при этих словах! «Что?! Да чтобы в моем доме… Да я…» Папа мой насилу их утихомирил, сказал, мол, пусть будет Октябриной как преданность идеалам Октября. Маме имя глянулось, а дед с бабушкой побухтели немного, но одобрили. Хотя логичнее, наверно, было бы Майей назвать, раз в мае родилась, но предки уж больно упертые попались. Ну, а что? Имя как имя. Так и живу, не жалуюсь, тем более, что все Риной называют. Вот так и три поколения уже  в этом красном доме живут: сначала дед с бабушкой, потом родители, теперь я с мужем и детьми.

Из магического реквизита в доме Рины не было ничего! Ни мерцающих зеркал, ни тусклых металлических подносов, ни песка, ни живой или мертвой воды, бобов, карт, костей, цыганских игл и свечей. Был только ничем не покрытый квадратный стол посередине комнаты и кот. Стол был обыкновенным, производства местной мебельной фабрики, а кот обычным добродушным полосатым Васькой, а вовсе не каким-то загадочным инфернальным существом. В общем, все «тихо, просто было в ней», в маленькой двухкомнатной квартирке с крохотной кухней и балконом. И все просто и безмятежно было в хозяйке дома, вот только узкий острый нос, словно лесной зверь, постоянно вынюхивал пространство, да глаза вспыхивали то черным, то бледно-зеленым цветом. За столом многочисленные клиенты и узнавали свою судьбу, стоило Рине вонзиться взглядом в человека и вдохнуть воздух вокруг него.

Отбою от клиентов у Рины не было. В конце концов, забыла она о своем филологическом образовании. Красный диплом сиротливо покоился на полке. Гадание приносило живые деньги, гадание обеспечивало семье безбедность. Рина в месяц зарабатывала намного больше, чем ее муж-инженер.

Вы спросите, почему при таких доходах Рина продолжала жить в маленькой квартирке без особого ремонта? Так она отвечала просто как отрезала:

‒ Лишнего не надо, а насущное имеем. Расточительство – грех.

И замолкала. Бог его знает, что таилось за тем молчанием, может чувствовала что-то…

И, видно, как в воду глядела. В один прекрасный, вернее несчастный для женщин округи день, Рина объявила, что с гаданием покончено навсегда!

Вначале не поверили! Потом стали умолять: «Как же мы без тебя, не бросай!»  Рина ни в какую!

Погоревали –  и отстали потихоньку. Некоторые осторожно шептались:

‒ Может, видение ей было какое, или знак, что прекратить надо. Бог его знает, темное это дело.

Рина вспомнила о своем образовании. Стала репетитором по русскому и литературе, подтягивала отстающих школьников, готовила в институты. Работала как оглашенная, уставала, но о гадании даже не вспоминала. А если кто робко намекал, отрубала:

‒ Было и прошло!

Постепенно забыли, как забывают обо всем в этом мире. И красный дом стали называть уже не домом, где живет гадалка Рина, а просто плачущим домом из-за красных струй, что стекали по его стенам в дождливую погоду.

Спустя много лет я встретил Рину в одном из городских парков в последние погожие дни октября. Воздух был стеклянным и звонким; осень словно играла на арфе последнюю нежную песню.

Я был уже главой небольшого семейства, работал в банке и чувствовал, что жизнь улыбается мне – молодому, здоровому, сильному и не обваренному еще ветрами потерь.

Рина сама окликнула меня:

‒ Лёкусь?!

Я вздрогнул. Последние 16 лет это детское смешное имя я слышал только от мамы, и то очень редко. Сослуживцы называли меня Алексеем Зиновьевичем, друзья и жена – Аликом. Лёкусь было тайное младенческое имя, выдуманное мамой, когда она – юная, смешливая ‒ играла со мной и выдумывала на ходу стихи:

Лёки, Лёки, Лёкуська,

Сладкий ты мой мальчишка.

Лёки, Лёки, Лёкусь,

Вот я за тебя возьмусь!

Но откуда бывшая соседка Рина могла знать это имя? Да и она ли это…

Со скамейки меня окликнула грузная, широколицая женщина.

От ее былой востроносости не осталось и следа. Нос крохотной пипеткой утопал в темных мясистых щеках. Они словно живая манишка прикрывали шею, дрожали на плечах. Глаза тоже скрылись за складками век. Только блеск их остался прежним. Сейчас они были темно-синими, почти черными.

‒ Тетя Рина, Октябрина Мих…

Она махнула рукой, втянула воздух носом-пипеткой.

‒ Садись. Там же живешь? ‒ Вопрос был больше для порядка, казалось, что Рина давно знает все.

После нескольких дежурных фраз она улыбнулась заговорщицки.

‒ Вижу, что на языке вертится. Не терпится узнать, почему с гаданием завязала? Видно, крепкую я всем задачку задала, а? – она рассмеялась, обнажив ровный ряд белых зубов с отличными острыми резцами. Они выпирали над остальными зубами и придавали лицу сходство с лесным зверьком.

‒ Дара у меня никакого не было. Не любила это слово и не люблю. Но вот чутьем судьба меня не обделила. И бабушка моя со стороны матери это знала. Они разные были бабушки мои: одна бедовая, жена красного командира – моего деда, а другая тихая, и ходила так тихо, вкрадчиво, будто прислушивалась к самой себе. Говорила тоже мало и тихо, и все ко мне приглядывалась. А когда мне исполнилось 12 лет, подарила стальной молоточек с янтарной ручкой, наподобие тех, какими врачи-невропатологи пользуются, только крохотный как игрушка. И сказала:

‒ Дано тебе, внученька, чутье на чужую боль и несчастье. И умение их поправить тоже дано. Помогай людям, как сможешь, а перед тем, как выслушать человека, подержи в руках молоточек, он тебе поможет увидеть Смерть.

Я не поняла тогда ничего, а бабушка серьезно так рассказала мне легенду, которую я уже потом прочла в книгах. О том, что жил когда-то чудесный доктор, учителем которого была сама Смерть. Научила она его распознавать целебные травы и лечить людей. Но сказала при этом:

‒ Одному тебе я буду являться, никому больше. Всегда увидишь меня рядом с больным. И если я над ногами его витать буду, смело берись за лечение – поправится больной. А если над головой – отступись, он мой уже. А если ослушаешься, попробуешь обмануть меня – сам вместо больного уйдешь со мной.

Я запомнила бабушкины слова. Потом, уже в институте, узнала, что это известный сказочный сюжет. Ну, как бы то ни было, а он помог мне. Смерть или кто там был ‒ не знаю, но всякий раз перед тем, как выслушать клиента, я держала в руках молоточек и если он становился теплым, то знала: помогу человеку. А если оставался холодным, то так и говорила – не выйдет ничего, не возьмусь. Ни за какие деньги. Поэтому, хоть и обижались на меня, но уважали. Знали, что зря говорить не буду.

А однажды пришла ко мне женщина, маленькая, худенькая. В лице ни кровинки – одни глаза огромные как колодцы. И впервые мне стало жутко – такая тоска была в них. Но было и еще что-то, чего я до поры до времени не могла определить.

Рассказала, что вышла замуж по любви, в муже души не чает. А детей Бог не дал. К каким только врачам и бабкам-ведуньям не обращались – все без толку. Приемного муж не хочет, только своего. Вот так и мучаются.

Она говорит, а я вижу около ее головы облако. И молоточек холодным оставался, сколько я его в руках не сжимала. И еще вижу: есть у ее мужа другая женщина. Любит он ее, а эту жалеет, и не может выбрать между ними. Понимаю, что не могу помочь, что единственное ее спасение в том, чтобы ушла она от мужа, а там уж как сложится. Я так далеко не заглядываю, но может лет через пять она бы встретила любящего человека, а может так и бы прожила одна, но спокойно, не мучаясь. Только хотела как-то свернуть разговор, поделикатнее отказать, как вдруг она говорит:

‒ Мне 46 лет. И я недавно узнала, что беременна. Врач подтвердила.

И такая радость в ее глазах вспыхнула, словно на дне колодцев звезды зажглись. Вот это и было то, что я сначала не могла определить. Радость вместе с тоской перемешанная – самое страшное зелье.

Смотрю я на нее и холодным потом покрываюсь. Понимаю, что она смерть свою в себе носит, что этот ребенок убьет ее. Вижу, что сердце у нее больное и почки, что нельзя ей рожать, и не могу и слова произнести. Язык к гортани прилип. Только слушаю, а она щебечет так радостно и вместе с тем тревожно. Садовая славка так поет – нежно и вместе с тем беспокойно: зинь-зинь – чжек – тэк-так-чак, мол, все хорошо, но волнуюсь я, волнуюсь!

Рина замолчала и прикрыла глаза. Молчала она так долго, что я осторожно кашлянул. Рина открыла глаза. Они были блеклыми, серо-зелеными.

‒ Я ей сказала: «Не можешь ли ты на мое место пересесть, а то у меня глаза от яркого света болят». Она пересела, и облако оказалосьу нее в ногах …

‒ Все хорошо у тебя будет, ‒ говорю, а сама молоточек в руках верчу, а он горя-я-ячий! – Только береги себя, не нервничай, отдыхай больше и никого не слушай, если кто говорить будет, что мол, поздно, и риск большой?.. Девочка будет, маленькая, но здоровая. Разве что зубки кривоватые будут, ну, да это нестрашно. Не бойся ничего.

Я столько радости в одно мгновение не видела никогда. Словно ей подарили весь мир, всю Вселенную, с ее морями, океанами, звездами. Руки мне целовать кинулась, насилу отбилась. Деньги не взяла с нее, сказала самой тебе важнее – фруктов-ягод купи себе. Она ушла, пританцовывая, а меня сделалось нехорошо на душе. Понимаю, что пошла на подлог, и понимаю, что не могла сделать иначе. Но умирать, конечно, вместо кого-то не хочется: у меня тоже близкие-родные есть, я им нужна.

В это время дети из школы вернулись, им надо обед разогреть. Пошла я на кухню, молоточек на столе оставила, чего раньше никогда не делала, а когда вернулась – его уже не было. Исчез, словно испарился! Дети клялись, что не брали и вообще не видели. Я каждый уголок в комнате осмотрела, каждую щелочку – как сквозь землю провалился!

И тут я поняла, что это мне и наказание, и прощение. Прощается мне обман мой, но знак дается, чтобы оставила свое ремесло. Так и поступила.

Кстати, у клиентки девочка родилась. 14 декабря, зимородочек… Здоровая, крепенькая. Муж из семьи не ушел. Ту, другую, оставил. Они мне потом, когда малышке три месяца исполнилось, в благодарность огромную корзину продуктов принесли: и мясо, и фрукты, и сыры, и сладости. И очень сокрушались, что я свое ремесло оставила. Потом в другой город переехали, но мы переписывались иногда с женщиной. Она мне писала, что все у них хорошо, и девочка растет умной и здоровой, только вот зубки кривоватые, но это ничего, выправить можно.

Ну, а остальное ты знаешь… Вернулась к своей профессии, репетиторствовала. Потом в село переехали, домик там купили. Дети выросли, работают мы с мужем состарились, пять внуков у нас. Сейчас вот приехала на несколько дней сыновей навестить. Хорошо-то как. Люблю я это время года – чистое, словно стекло!

Она зажмурилась от удовольствия. Когда она вновь открыла глаза, то они были темно-синими, почти черными, и в них поблескивала огоньками листва.

‒ Не жалеете? – вырвалось у меня. – Это же все только домыслы. А так поступать по отношению к своему дару не бессердечно ли?..

Она усмехнулась, и глаза ее медленно позеленели.

‒ Я уже говорила, что не люблю слово «дар, талант». Просто чутье у меня было, а с ним надо быть осторожным. А насчет бессердечности… Так вот, лови ответ от филолога! Я, кстати, училась на совесть, и многое еще помню!

И она, покачиваясь огромным телом и чуть сопя в нос-пипетку, продекламировала нараспев:

Бессердечность к себе — это тоже увечность.

Не пора ли тебе отдохнуть?

Прояви наконец сам к себе человечность —

сам с собою побудь.

Успокойся.

В хорошие книжки заройся.

Не стремись никому ничего доказать.

А того, что тебя позабудут, не бойся.

Всё немедля сказать — как себя наказать.

***

Если рваться куда-то всю жизнь, можно стать полоумным.

Ты позволь тишине провести не спеша по твоим волосам.

Пусть предстанут в простом освещении лунном

революции, войны, искусство, ты сам.

И прекрасна усталость, похожая на умиранье, —

потому что от подлинной смерти она далека,

и прекрасно пустое бумагомаранье —

потому что ещё не застыла навеки рука.

***

Хорошо ничего не желать,

хоть на время спешить отложив.

И тоска хороша — это всё-таки переживанье.

Одиночество — чудо.

Оно означает — ты жив.1

‒ Нужно еще что-то добавить? – спросила Рина, и в черных глазах мелькнули озорные чертики. ‒ Нет?! Ну, тогда будь здоров, Лёкусь! Маме кланяйся от меня!

Выходя из парка, я обернулся. Она, чуть покачиваясь, сидела на скамейке, и октябрьский воздух словно стекло отражал ее фигуру.

Ляман Багирова

____

1 Стихотворение Е.Евтушенко.