Из серии эссе «Москва глазами советского студента-провинциала»

конец декабря 1978 г.

перед Новым 1979 годом.

2 курс МВТУ им.Баумана

В нашей комнате в общаге МВТУ им. Баумана так пахнет всего один раз в год. Нет, не угадали, не как утром 24 февраля, а по — другому и приятно. Такой запах – радости и счастья и только в новогодние праздники даёт мандарин, похожий на солнце на закате дня, когда оно, как оранжевый шар висит над морем. Красота неописуемая, а запах мандарина ни с чем не сравним. Мандарины лежат у нас в шкафу, там же стоит бутылка бальзама «Абу-Симбел». Вообще то это храм Абу-Симбиль – перевод «отец хлеба», вырубленный в скале, по приказу фараона Рамсеса II, как символ победы в сражении над хеттами и огромной любви к своей жене — Нефертари. А в советское время — символ нашей дружбы с Арабской Республикой Египет, поэтому «Абу-Симбил» стоит в обнимку нашим советским «Шампанским». С ними же соседствует коробка конфет «Птичье молоко», которое ждёт своего часа, чтобы растаять во рту, оставив приятное наслаждение. Так, что можно смело сказать: «Наш студенческий стол к встрече Нового года готов». Во дворе негры – студенты Московского энергетического института, которые живут в соседней общаге, укутавшись от мороза во всё, что у них было из одежды, лепили снежную бабу. И похоже африканскую, так как у неё вместо ведра на голове была синяя панама, а вместо моркови зелёный банан, который в то время для нас был диковинкой и скоро кто-то из наших ребят его съест. Смотреть, как они радуются снежной бабе и морозу, было забавно

— Миша, отгадай загадку: «Во сто одёжек одет, а всё равно мёрзнет? — спросил я Мишку, с которым я учусь в одной группе и живу в одной комнате.

— Жень, это я.

— Ну, тогда одевайся потеплей и поедем гулять по праздничной Москве, а начнём мы с тобой со Сретенки.

Сретенка — удивительная московская улица. Ещё до Петербургского периода в российской империи Сретенка являлась основной улицей столицы. Позже её место заняла Тверская. Раньше Сретенка была значительно длиннее: она начиналась от Красной площади и по ней пешком шли паломники от Кремля в Троице-Сергиеву Лавру. Путь не близкий – вёрст семьдесят, на дорожку по пути запасались нехитрым скарбом и едой. Поэтому вдоль улицы шла бойкая торговля, магазинчики и лавки множились как грибы. Путеводитель 1884 года отметил эти изменения: «Сретенская часть, не особенно удалённая от центра города, носит на себе особенную физиономию. Это вечно грязный, хотя вовсе не бедный, постоянно копошащийся уголок Москвы. Торговля здесь преимущественно мебелью и предметами первой необходимости. Тут же и мастерские. Обитает здесь в особенности зажиточное мещанство… Гостиниц и меблированных комнат здесь чрезвычайно мало, но зато обилие всяких трактиров и кабаков средней и низшей пробы с органами и развеселыми девицами».

Многие ребята из нашей учебной группы были из так называемых закрытых городков, которых в то время в СССР было много, как грибов после хорошего дождя. Особенно их было много в лесах Урала и они все работали на «оборонный щит» страны. Вот и мой друг по группе Мишка, вырвавшись из такого городка, был жаден в хорошем смысле слова до всех «прелестей московской жизни», в которую он окунулся, став студентом МВТУ им.Баумана, выпускавший в тот время инженеров для оборонных предприятий СССР.

И вот мы с Мишкой учимся уже на 3 курсе МВТУ имени Баумана, и чтобы не свихнуться от учебы, а она у нас в МВТУ — сумасшедшая, почти каждые выходные «вылазим» в центр Москвы, несмотря на погоду, какая бы она не была скверная. Тем более мы с ним два провинциала, живём в общаге, которая находится в историческом месте Москвы в Немецкой слободе, где всё до сих пор витает патриархальный дух и здесь почти всё, как при Франце Лефорте и Петре Первом. Излазив Немецкую слободу вдоль и поперёк, в этот раз мы с Мишкой шли по Сретенке. Я любил эту улицу за её неповторимый колорит, время как будто здесь тоже, как в Немецкой слободе, остановилось давно и в Новый 1979 год шагать не собиралось. Зато бодро сейчас шагали мужики, держа, под мышкой небольшую, кто пушистую, кто не очень зелёную новогоднюю ёлочку. Ах, как она пахла – зимняя сказка, а если соединить аромат мандарина и запах ёлки, боюсь даже сказать, что получится. Не бойся, получиться Новый год. Мужики шмыгали носом, и чтобы не простудиться, глазами искали «Рюмочную».

— Мужики, вон она за углом, — крикнул я им.

Обрадовались, побежали вприпрыжку, как зайцы Мазая. След их я только и видел где-то вдали.

— Мужики, с Наступающим…., — кричал им Мишка.

— Да, пусть бегут… Миша, хорошо здесь, да?! Не хватает только Сухаревской башни, которая раньше здесь стояла и над ней во времена Петра Первого летали «железные птицы» чернокнижника-колдуна Якова Брюса, которого боялась вся Москва, пуще огня, когда она сгорела в пожаре в 1445 году. На последнем этаже Сухаревой башни Брюс устроил обсерваторию. Светящееся каждую ночь окно обсерватории быстро уверило москвичей в том, что дело здесь нечисто. Свечной торговец Алексей Морозов, например, утверждал, что как-то в сумерках сам видел, что из окон астронома вылетают железные птицы. И вскоре по городу прошёл тревожных слух — лютеранин из Сухаревой башни общается с нечистой силой и с её помощью превращает живых людей, чьи стоны и разносятся по окрестностям, в летающих железных драконов….

–- Жень, я не понял кто такой Брюс?

–– Яков Брюс «левая рука» Петра Первого.

–- А правая кто тогда?

–– Франц Лефорт.

–- Жень, это мы в его лефортовской общаге живём сейчас?

–- Нет, на его землях в Немецкой слободе.

— Жень, чё какие-то сказки страшилки мне рассказываешь про Брюса.

— Миша, я недавно читал про неё в одном журнале, что в Сухаревой башне, которую ещё в народе прозвали «невеста Ивана Великого», Яков Брюс работал над созданием летальных машин. А ты сейчас Мишка, учишься на кафедре летальных аппаратов, выходит он наш учитель. Сечёшь? Сохранились чертежи, которые напоминают чертежи современных самолётов. Часть их бесследно исчезла в тридцатые годы. По одной из версий, их выкрали немецкие шпионы и потом по чертежам Брюса фашисты сделали свои непобедимые истребители «Мессершмиты». Эту Сухаревскую башню рисовал художник Саврасов, помнишь эту картину?

— Грачи прилетели, да?

— Да, нет. Картина так и называется «Сухарева башня». — Миша, там на картине на переднем плане мы видим огороженный дощатым забором двор, по которому в беспорядке разбросаны глыбы льда. Дальше видны дома – сначала деревянные, потом каменные. Ранний, совсем ещё зимний закат расцветил небо яркими красками. Заходящее солнце золотит стены домов. Дым из множества труб устремлён высоко в небо, обещая назавтра хорошую погоду… Птичьи стаи, первыми вернувшиеся из тёплых стран, в последний раз кружат в небе над Сухаревой башней перед тем, как отправиться на ночлег.

— Нет, Жень не помню.

—А картина «Грачи прилетели» написана Саврасовым где-то в Костромской губернии и говорят, что церковь, изображённая на ней, до сих пор стоит. Репродукция этой картины у меня дома висела.

— Жень, я вспомнил, по-моему, во втором классе я писал сочинение по этой картине… «Грачи прилетели».

— Миша, ещё сейчас не хватает нам для полного счастья опричников Ивана Грозного, которые скакали по Сретенке на конях в чёрном кафтане, с метлой на луке седла с одной стороны и с отрубленной собачьей головой с другой. Собачья голова, Миша, считалась символом преданности государю, а метла «выметала» тех, кто открыто противостоял его воле. Я это прочитал недавно в книжке «Князь Серебряный» Алексея Толстого.

— Жень, хватит уже пугать меня, мне хватает мороза сейчас. Он пробрался мне в штаны и ботинки. Жень, чё мы тут ищем на Сретенке? Ты, знаешь?

Помимо прочих достопримечательностей, которые канули в лета, как Сухарева башня, Сретенка в советское время славилась своими необычайными магазинами «Грибы-ягоды», а рядом с ним магазин «Мясо», «Лесная быль», «Табак», «Часы», «Галантерея», «Меха», «Головные уборы», «Пончиковая», «Филипповская булочная на Сретенке». Со временем и скоро они тоже канут в историю.

«Старой Москвы родовая отметинка
На крутобоких холмах.
Вся – в переулках – мещанская Сретенка, –
В домиках и тупиках …
Ты – не из тех, кто за временем гонится;
Не магистраль, не проспект.
Между Успеньем и старою Троицей
Тих, бесконечен твой век…»

Морозы в Москве под Новый 1979-й год были суровыми и доходили до 40 градусов, воробьи, которые не успели спрятаться, замерзали на лету и падали, как сосульки на прохожих. Корреспондент ТАСС описывал морозы 1978 года в лирических тонах: «Город в морозной дымке. В клубах собственного пара прячется поток автомобилей. Деревья — как белоснежные кораллы: разукрашены инеем. Все воробьи попрятались. По ночам в небе «шуршащие звезды» — явление для наших широт редкое: от сталкивающихся в воздухе незримых ледяных нитей слышится легкое потрескивание…». В Москве в ночь на 1 января 1979 г половина ТЭЦ встало, не выдержало оборудование, народ газовые духовки использовал как камины, то есть включали с открытой дверкой. Трамваи после Нового года ходили с облупившийся краской. К счастью, аномальные морозы в Москве 1978 господствовали недолго. Уже 1 января температура поднялась до минус двадцати градусов. В квартиры горожан постепенно возвращалось тепло.

Мишка шёл в своем зипуне «на рыбьем меху» финской курточке, в чёрной кроличьей шапке и тихо пел: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня, моего коня…». Мороз хватал Мишку за нос, пробирался под шапку и до боли крутил ему уши. Я посмотрел на Мишкин нос, он был синим и мне хотелось спеть: «Синий, синий иней, лёг на Мишкин нос…», но не стал. С рыжих, вернее заиндевелых его усов свисали две сосульки, похожие на клыки моржа, которые он постоянно облизывал языком. Я смотрел на него, и мне было не по себе. Я вспомнил, как в детстве в такой же мороз лизнул языком металлическую дверную ручку в подъезде, и мой язык – мой враг, прилип к ней намертво. Потом было больно, и я долго не мог говорить и есть. У нас с Мишкой перед самым Новым годом начиналась зачетная неделя, а потом экзамены.

— Миша, а чё по термодинамике у нас экзамен будет или зачётом только пролетим, как фанера над Яузой?

— Жень, хорошо бы фанерой с ветерком пролететь и приземлиться в тёплой пивнушке в «Стекляшке» в Лефортовском парке, а то только одно уравнение Гиббса— Дюгема, меня с ума сводит. Термодинамика это ведь тепло и сила, а сейчас у нас с тобой, что? Ни тепла, ни силы, — сказал Мишка и изо рта у него повалил клубком пар куда-то в сторону Кремля.

— Мишка, у тебя изо рта пар идёт, а пар — это источник тепла, значит, у тебя есть тепло.

— Жень, хорош уже прикалываться. Давай лучше в магазин какой-нибудь зайдем, погреемся, а то я сейчас «копыта свои отброшу» и «коня своего» потеряю навсегда, — сказал Мишка и клубы пара опять полетели в сторону Кремля к дорогому Леониду Ильичу Брежневу.

Именно по этой сретенской дороге в Москву бежал в припрыжку за обозом с рыбой сын холмогорского крестьянина Михайло Ломоносов. И вот через много-много лет я шёл по Сретенке в припрыжку от холода, как какой-то зверёк и думал: «И чё нас чёрт дёрнул в такой мороз на Сретенку переться? Сидели бы сейчас в тёплой общаге да уравнение Гиббса- Дюгема или Вант-Гоффа долбили: «Уравнения Гиббса-Дюгема устанавливают связь между термодинамическими параметрами и составом смеси. Энергия Гиббса является функцией интенсивных величин Р и Т и чисел молей веществ, не влияющих на интенсивные величины. Таким образом, энергия Гиббса оказывается однородной функцией первой степени от чисел молей веществ». Тфу, лучше нос на Сретенке отморозить, чем эту чушь читать.

— Жень, смотри магазин «Авторучка», — радостно сообщил Мишка и потрогал свой фиолетовый нос.

— Мишка, бежим быстро в «Авторучку».

Нам в то время приходилось много писать, паста заканчивалась быстро, ещё быстрее терялись авторучки. Мишка писал чернильной авторучкой «Паркер» с золотым пером, которую подарил ему отец, и Мишка очень боялся её потерять, а я мечтал о такой же авторучке. «Паркером» писал писатель Артур Конан Дойл, который упомянул в одном из своих писем: «Наконец-то я нашёл близкие мне по духу ручки». Наверное, Мишке она тоже стала по духу, он с ней почти не расставался.

Магазин Авторучка

Сталин предпочитал налагать резолюции и делать пометки в книгах красным и синим карандашом. Хрущева вообще редко видели пишущим. А в кабинете Брежнева стоял отечественный чернильный прибор, естественно, особой сборки. А в старости он, как и Сталин, писал карандашом, меньше выдающим дрожание рук.

В магазине «Авторучки» пахло: чернилами, хорошими карандашами, ещё чем-то еле уловимым. Здесь мы тоже вертелись, рассматривая шикарные дорогие ручки и мечтая о главном призе: чешской ручке, увенчанной прозрачной капсулой, где в какой-то маслянистой жидкости плавала прекрасная русалочка. Но нам, вернее мне, приходилось довольствоваться дешёвыми ученическими ручками за 35 копеек, неудобными, с вечно текущими стержнями, их липкие чернила намертво прилипали к пальцам, парте, одежде и языкам.

— Девушка, у вас чернила синие есть? — спросил Мишка, и с его усов на пол упала беззвучно капля.

— И чёрная паста, — добавил я.

Молодая девушка красная, как с мороза, со значком «Ударник коммунистического труда» засмущалась, но по – ударному ответила: «Да есть, ребята. Брать будете?».

— А авторучка «Паркер»? — спросил я опять.

Она посмотрела на меня с ног до головы и ответила:

— Да, есть шариковая 40 рублей.

Теперь уже засмущался я. Самая дешевая ручка стоила 35 копеек! Стержень стоил 8 копеек! А тут 40 рублей. Я вспомнил свою школьную парту, чернильницу и свою первую перьевую деревянную ручку, которой писал в 1-м классе и грыз её на каждом уроке, как мышь.  Школьная парта имела покатую поверхность с двумя откидывающимися досками с нижнего края, чтобы удобнее было класть и доставать портфели с полки, разделенной пополам на двоих учеников под крышкой. Для чернильниц и ручек в верхней части парты (не покатой, узкой горизонтальной) были три углубления: в центре — круглое для общей чернильницы, и справа и слева от него — по продолговатому углублению для ручек. Углубления не позволяли ручкам и чернильнице скатываться.

В школе нас учили «буквы ровные писать тонким перышком в тетрадь…». Был даже предмет в школе в младших классах, который так и назывался — чистописание. Писали эти буквы в специальных тетрадях, которые назывались «Прописи», с образцами написания букв и слов. Требовалось писать буквы только по установленным правилам, «с нажимом», то есть утолщением линий и овалов в буквах. Писали простой перьевой ручкой. Точеная окрашенная палочка с металлическим держателем на конце. В держатель вставлялось металлическое перо. Школьникам младших классов разрешалось использовать перо только «11» номер, который был отштампован на каждом перышке. Кончик пера был длинный и острый, что позволяло выводить тонкие линии. Перо макалось в чернильницу-непроливашку с обязательными фиолетовыми чернилами и затем в тетради выводились буквы. Когда нужно было сделать линию толще, перо прижимали, кончики пера расходились, и выписывалась более толстая линия или овал. Кроме прямого предназначения, перо играло роль и своеобразного платежного эквивалента. Играли «в перышки», выигрывая и проигрывая эти перья.

— Ну, молодые люди, что будете брать? — улыбаясь, спросила продавщица-юная ударница труда, и я очнулся от своих школьных воспоминаний.  — Вот есть хорошая советская авторучка с закрытым пером, стоит 2 рубля 30 копеек.

— Мне фиолетовые чернила «Радуга», — сказал Мишка.

— А мне чёрный короткий стержень, — добавил я.

Мы опять вышли на мороз и короткими перебежками от магазина к магазину, побежали к метро.

— Миша, может, грибов купим к Новому году? Салат из них сделаем…

— Жень, чё совсем сбрендил после термодинамики? Мы ведь в центре Москвы, да и зима с морозами стоит уже давно. Какие на фиг грибы? Давай лучше чебуреков поедим, — сказал Мишка и как-то странно на меня посмотрел, как на чокнутого.

— Миша, здесь же на Стретенке есть магазин «Грибы — ягоды».

Магазин Грибы — ягоды

Проходя мимо странного магазина, мы зашли в него. Интерьер торгового зала не отличался особой изысканностью: стены, облицованные белым кафелем, незамысловатые светильники под бронзу с матовыми стеклянными плафончиками, три прилавка: маленький напротив входа, там ещё соку можно было попить, и два больших, справа и слева. Над прилавками по периметру стен были устроены полки с наклоном для фруктов и овощей. В глаза сразу бросилась витрина с огромными эмалированными судками, а в них аппетитные соления.

Вдоль стен стояли настоящие деревянные кадушки, в которых действительно плавали в рассоле грузди белые, грузди чёрные, волнушки, маслята, рыжики и лисички, томилась квашеная капуста и солёные огурчики. Но главное, конечно, сами грибы, сушёные и солёные. Роскошные белые на нитках, резаные. Подосиновики россыпью.

На прилавках громоздились горы сухофруктов и орехов. Объяснялось неслыханное изобилие, вероятно, тем, что сюда тоже ходили, главным образом, аборигены. Небольшой магазин «Грибы-ягоды» словно вмещает в себя лес, болото, поляны, огороды, фруктовые сады и парники. В нём есть всё: от клюквы до чернослива четырёх сортов, от чёрной редьки до зелёных бананов. Про обычные морковку-лук и говорить нечего. Обилие свежей травы. Запах в магазине был очень приятный. В магазине был небольшой ажиотаж, скупали солёные огурцы для салата «Оливье» и солёные рыжики, чтобы дома заправить их сметаной и выставить на праздничный стол, а в новогоднюю ночь отправить их в рот под стопку «Посольской водки». Магазин этот — уникальный и существует с незапамятных времён. Так же, впрочем, как и сама Сретенка. Местные его ещё называли «Плодово-выгодный» магазин. Магазин был замечателен своей кафельной облицовкой, которая, пожелтев от времени, приобрела благородный оттенок слоновой кости. Кафель оказался необыкновенно прочный и качественный: он не трескался, не тускнел, и даже спустя 90 лет оставался блестящим и гладким. На одной из плиток слева от входа в магазин замысловатым италиком было написано имя производителя облицовки: Артур Перксъ, а пониже значился телефон и адрес конторы. Эта визитная карточка пережила всех московских градоначальников.

— Мишка, мы будем праздновать Новый год?

— Ну, конечно, Жень. Какой вопрос?!

— Нам тогда полкило солёных огурцов, полкило маринованных маслят, два банана, -— обратился я к продавщице.

— Жень, бананы не надо, мы их бесплатно на экзамене по термодинамике получим («банан» на экзамене — это неуд), водки лучше купи… «Посольской».

— Ладно, Мишка, но её мы купим в «Новоарбатском гастрономе».

— Жень, сегодня я уже в этот гастроном не поеду. Ой, мороз, мороз, не морозь меня, моего коня….

Уже в общаге, когда отогрелись горячим чаем, Мишка стал заправлять чернилами свой дорогой «Паркер», а я открыл лекции по термодинамике и стал читать: «Вант-Гофф на основании множества экспериментов сформулировал следующее правило: при повышении температуры на каждые 10 градусов константа скорости гомогенной элементарной реакции увеличивается в два—четыре раза….».

От тепла и белиберды, которую я читал, меня разморило, и я впал в сон. Мне снились морозы, которые понижались на 10 градусов каждые пол часа и константа скорости замерзания моего носа и ушей увеличивалась в два раза. А при таком морозе в трамвае «полтинник» нос и уши вообще, наверное, отпадут…

— Жень, чё кричишь? Кошмары снились? Вставай, пол седьмого утра уже, на консультацию по термодинамике пора, — будил меня Мишка, дёргая за больной нос, который Слава Богу, вчера не отморозил.

Когда всё окно во всех домах нашей необъятной страны разрисует узорами Мороз, а в Небе нам «Млечный путь» миллиардами звёзд будет сиять, а на Землю упадёт хоровод снежинок и ты раскрыв рот их будешь ловить, значит пришёл Новый год. И пора доставать «Шампанское», чтобы стрельнуть во Вселенную и попросить мира, добра и здоровья. И под звон Кремлёвских курантов: Бим..Бом…, выпить его, сказав всем: «С Новым годом, с Новым счастьем!…

Евгений Татарников