– А не злюсь я вовсе на людей, зликалка, вишь, укорот дала.

Мужики, строившие дом, сели передохнуть, и жадно тянули в своё нутро махорку. И теперь, глядя на деда Пантелея в старой, дыроватой наскрозь засаленной телогрейке, как-то враз незаметно подошедшего глянуть на строительство дома, подначивали старого:

– Как это не злишься ни на кого, святой ты, что ль, дед, не верится, старче.

– Что, и со старухой своей не ругаешься? – интересовался молодой плотник Игнатий Черемшов.

Дед не спеша подошёл к Игнатию, быстро глянув в глаза, тут же опустился на бревно. Выглядел Пантелей Семёнович и вправду как старик, был весь в морщинах, сухой и костляв, а меж тем было ему пятьдесят семь лет:

– Ты, ежели хошь знать, думаешь, легко мне такое говорить?

– А ты раз такой правильный, в церкву иди к батюшке.

Пантелей тихо отвечал:

– Я в храм хожу, молюсь. Тюрьма, война, я ить тоже злился на людей, ишо как злился. На Колыме помахал кайлом, как выжил – по сю пору дивлюсь.

Молодой плотник, закончив перекур, быстро закончил разговор: «Да это ты от старости своей всех простил, ясно». И плотники рьяно принялись за работу: заказов на строительство было полно. После самой страшенной войны прошло двадцать семь лет. Вдовы с неминуемой надсадой повырастили своих детей, и среди старых деревенских изб то тут, то там стали строиться новые дома, шло такое явление по всей России, отходили же от войны деревенские жители в самую последнюю очередь. В городах уж давно шло полным ходом строительство, да и построено было великое множество всего, что надобно человеку. В селе и на деревне шло развитие намного медленнее, быть по-другому и не могло, ибо за счет деревни кормились все города. И вот теперь приспела заслуженная пора и деревенскому жителю новые дома ставить.

В деревне, где жил Пантелей, было пятьдесят четыре избы. И вот среди старых домов, которые и домами-то можно было назвать с большой натяжкой, стали появляться новые. И уже одиннадцать новёхоньких красовалось в их деревне. Радовало плотников и то, что покуда они строили новый дом, к ним уж шла новая хозяйка договариваться о строительстве.

Дед по-прежнему сидел на брёвнышке и глядел на работу плотников. Всю войну прошагал он рядовым солдатом, имел пять ранений, три медали, до ордена не дослужился, но вовсе не жалел об этом – война все лишние и не лишние мысли повыскоблила, осталась одна сплошная прореха жизни. Вернулся в свою старую избу, обнял жену, дочку и сына, и в колхозную жизнь впрягся. Да вот недолго пришлось поработать, прибежала жена Галина в гараж, где он трактор старый латал, и громко заголосила:

– Пантелеюшка, соседку нашу арестовывают, говорят за колоски, в кармане нашли, ироды окаянные.

С соседкой Галина всю войну перемогла, спасали друг дружку всяко разно. Бывало, нисколечко у Галины не осталось из еды, бежит к соседке Любе, а та грибов сушёных насыплет, картошки даст. А тут её подружку-спасительницу заарестовывают! Ну и кинулась к мужу. Пантелей подоспел, когда Люба сидела у себя в дому на лавке и странное дело – не плакала, плакали два сынишки, обвив свою мамку.

– Не плачьте, сыночки, я-то вот слёзы свои все по мужу-фронтовику погибшему, тяте вашему, ещё в сорок первом выплакала. Вон, бегите к тёте Гале, она вас поддержит.

К Любе быстрым шагом подошёл человек в новенькой милицейской форме:

– Хватит тут разводить антимонию, собирайся живее, а то свяжу сейчас – и в телегу.

Вот эти слова и застал рядовой солдат, вбежав в дом соседки. Не раздумывая, взял за грудки милиционера, но одумался, бить не стал, для срока и малого его жеста было достаточно.

Посадили и Любу, и Пантелея, Галине пришлось кормить вместо двух четверых. Выручили, как всегда, грибы, ягоды, рыба, ибо картошки никогда не хватало при эдакой жизни.

Колыма, Колыма! Сколько жизней тут пропало – не сочтёт ни одна электронная машинка. Помахал Пантелей кайлом тут досыта и ослабел. Человек, пока живёт, надеется, так уж устроен, только у побитого не раз блатарями и надзирателями и вконец обессилевшего от голода Пантелея зародилась в душе новая странная надежда. Думал он так: когда поведут на работы, он выйдет из общего строя в сторону, и конвоир обязательно его застрелит, это была его надежда на избавление. Над ним, прошедшим всю эту адовую войну, вовсю издеваются блатари и надзиратели, которые даже близко не знают, что такое война. «Им больше не унизить меня, солдата, скорей дожить до рассвета, только бы побыстрее, когда поведут, вырваться из общего строя, силы чтобы не подвели, а там уж – верная пуля-спасительница»

Настало утро, повели на работы, и Пантелей рванул, что было силы из строя, но сзади за шиворот его схватил фронтовик Семён Деревягин, и Пантелей остался жить в этот день. Потом холодная, как смерть, больница, и вот тут пришло везение: врачом в больнице был фронтовик. Пантелея оставили при больнице санитаром…

Поднявшись с брёвнышка, Пантелей потихоньку пошёл до дому, вослед ему молодой плотник Игнатий кричал:

– Ну, ты чё, дед, не обижайся, не злишься ни на кого, и не злись. Я, может, доживу до тебя, так тоже злиться не буду.

Помолчав немного, Игнатий добавил:

– Хотя я, наверное, буду злиться, характер у меня не тот, и зликалка, как у тебя, дед, у меня не закончена.

Прожил Пантелей на удивление долго, дожил и до девяностых годов. Кто-то подкинул ему книгу Варлама Шаламова. Незадолго до смерти дед Пантелей говорил так своим внукам:

– Я особо-то ведь книги никогда не любил читать, неколи было: работа, родителев ваших ростили со старухой. Но вот писатель Варлам Шаламов тронул крепко душу мою, написал то, что я видел своими глазами и пережил. Истинную правду написал этот писатель.

Немного помолчав, собравшись своим старческим духом, Пантелей продолжил речь:

– Великий он писатель, я так думаю, отец у него священником был, и вот помог Господь пережить этот кромешный ад Варламу. Сейчас многие на жизнь обижаются, такие они люди и есть. Очень многие просто зажрались, чего тут скрывать. Вот ежели бы они прочли книги Варлама Шаламова, может, изменилось бы у них нутро.

И снова у старика появилась надежда, но не на пулю, как на Колыме, на что-то другое…

Анатолий Казаков

Братск