Александр, почему из всех произведений Володина для основы спектакля вы выбрали «Графоман»?

«Графомана» выбрал не я, а моя мама. Она нашла пьесу в журнале «Современная драматургия» за 1985 год совершенно случайно. Я давно уже хотел поставить  что-то из произведений Володина – очень люблю его, но эту пьесу не знал. А, прочитав ее, понял, что я хочу поставить этот материал в театре Комиссаржевской. Это было прошлой весной. Потом я узнал, что есть фильм, затем обнаружил вторую и третью редакции….

На фото: драматург Александр Володин

То есть сначала Вы прочитали пьесу, а потом уже посмотрели фильм?

Да. Там прекрасный Олег Ефремов, друг Володина, и Терехова замечательная. Это добротный, советский телефильм, но там, на мой взгляд, есть какое-то противоречие, расхождение в том, что написал Володин про своего главного героя Мокина, с тем, что играл Олег Николаевич. Мокин, на мой взгляд, затертый совершенно, несчастный человек, а Ефремов – заметный, значительный, выдающийся.

В фильме главного героя Мокина очень часто сопровождает дождь….

Дождь и Володин – это очень сочетается. Вода, слезы, капли «сверк-сверк» — это всё про Володина, в его рассказах, воспоминаниях о том, как он воспитывался у своих родственников, как его выгоняли, как стоял под каким-то козырьком, и шел дождь…

Когда у Вас впервые произошла встреча с творчеством Володина?

Осознанно это случилось, когда я посмотрел спектакль «С любимыми не расставайтесь» в Новосибирском театре под руководством Сергея Афанасьева. Я видел фильм «Осенний марафон» много лет назад. А еще в  Душанбе, где я жил в детстве, приезжал Зиновий Гердт, и в нашем Доме Офицеров состоялась встреча из цикла под названием «Киноабонемент», после которой показали фильм «Фокусник». Это первый фильм Тодоровского. И я тогда – мне было лет 13, — мало что понял. Мне все время хотелось, чтобы Гердт шутил и балагурил, но в фильме я так этого и не увидел. Я не понимал ничего про Володина, никогда еще не сталкивался с его творчеством. А потом Александр Моисеевич пришел в Александринский театр на спектакль «P.S. о капельмейстере Иоганнесе Крейслере» («Постскриптум») в постановке Г.Козлова, пришел к нам в гримерку и сказал, что это потрясающий, удивительный спектакль, жал нам руки, целовал девушек. Это было единственное личное с ним общение.

Что для Вас является самым важным в творчестве Володина?

Володин для меня — это продолжатель Чехова и, как я сейчас уже понимаю, предвестник Вырыпаева. Я сейчас говорю про его манеру письма, про исследование человеческих слабостей, про то, как человек не справляется с собой. Про стыдливого и противоречивого человека, про доброго и злого одновременно, про часто несчастного и редко счастливого. В этом смысле Володин – явный продолжатель Чехова по оголенности души, по отношению к человеку и правде о человеке, но у Александра Моисеевича почти в каждой пьесе есть какое-то волшебство, какая-то сказочная надежда на счастье, пусть и призрачное.

Люди боятся чувств, любви, потому что это причиняет боль. Люди стали слабее, и боль стала невыносимой…..

Не только люди слабые стали, – боль стала сильнее, и возможностей ее причинить  — больше. Человек становится беззащитным перед тем, что происходит – я сейчас говорю про нас, про эту страну. Да, человек слаб, боится, потому что его все время бьют, обманывают, толкают куда-то. И от него мало что зависит.

Вам не страшно оголять эту боль? А вдруг люди сейчас не хотят её?

Мне не страшно. Я получаю невероятную радость от репетиций, и у меня с Володиным все время длится диалог на разные мощнейшие темы! Я думаю, что зритель придет, потому что Володин  — про каждого. Мы все – из володинских шарфиков, косыночек, кепочек. Он исследователь человеческой души и блестящий литератор. Его произведения заряжены энергетически как-то правильно, они очень простые и очень близко к сердцу.

В своих пьесах, рассказах, повестях, сценариях он никогда не следует какому-то закону составления текстов, кажется, что он не составляет  композиций. У него почти нет исходных, главных событий, кульминации, развязки. У него есть течение жизни. И он сам часто говорил, что его интересует просто течение жизни.

Графоман сделан изысканно. Там есть провокация, обманка, и в этом случае есть некие параллели с Набоковым. С нами, читателями, он совершает некий фокус. И везде  — в рассказе, пьесе, сценарии — разные финалы…

А каким будет у Вас финал спектакля?

Наш спектакль – про возвращение, про успокоение. Можно по-разному смотреть на это, но я ставлю спектакль про свет, про то, что стыдно быть несчастливым, про то, что можно извлекать и нужно извлекать счастье из того, что дано.

Вы можете все свои проблемы, беды, комплексы, боли воплотить через творчество. Графоман это делает через свои стихи. А люди вокруг – откуда им брать этот свет?

Как быть остальным людям? Я не знаю. Конечно тем, кто занимается театром, творчеством, легче. Мы сублимируем, высказываемся, копим, выплескиваемся. Но я думаю, что любой мыслящий, чувствующий человек, совершающий работу мозга и сердца, — он тоже в какой-то степени творец, и не важно, чем он занимается.

Почему Вам этот герой оказался близок?

Я, как и Мокин, как и во многом Александр Моисеевич Володин, не справляюсь с жизнью, честно говоря. Я рефлектирующий, слабый, неуверенный в себе человек. И это ощущение проходящего, уходящего времени тоже вызывает горечь: невозможность совершить то, что мог бы, горечь об упущенных возможностях, стыд перед теми, кем виноват,  — всё это и во мне есть.

Вы и Александр Моисеевич могли чувствовать горечь, но не чувствовали себя никчемными. А Мокин – чувствует свою никчемность и ненужность…

На самом деле, это серьезная драма. Ему кажется, что он никому не нужен. Но моя идея в том, что ему так КАЖЕТСЯ!  Мокин кричит в конце: «Всё, еду в Таганрог, еду в Таганрог…» — он пытается изменить свою жизнь, а потом, в одном из вариантов финала они с женой идут вместе по парку, и она говорит: «Я так люблю это твое стихотворение…». Я не знаю, до чего доберемся мы, но он никуда не уезжает, конечно, остается с любимой, не расстается с любимой.

В конце случается потрясающая вещь: Мокин, которого обманули, думает о том, что обидел своей резкостью жену…

Это свойственно володинскому мировоззрению. Он всегда вину брал на себя. Мокин —  Володин: я это сопоставление делаю осознанно.

Я не знаю, каким будет спектакль, получится или нет, но хотелось бы сделать  прозрачную пастельную музыкальную историю. Это поддерживается и главными исполнителями (Сергеем Бызгу и Аней Вартанян), и всеми артистами. Я впервые делаю такой большой спектакль здесь, с таким количеством артистов, и мне нравится то, что  мы начинаем потихонечку слышать друг друга – иногда возникает какой-то володинский тон, володинский воздух.

В смысле володинского языка или непосредственно музыкального оформления?

И языка, и выразительных средств, потому что я хочу, чтобы на сцене почти не было никакого быта, сатиры на советский строй – это не имеет к Володину никакого отношения. У него есть стихи – мощнейшие, и они являются отправной точкой для нас. Приглашенный композитор пишет оригинальную музыку к «Графоману» и сам вместе с трубачом будет участвовать в спектакле.

И еще хочу сказать важное: с одной стороны, стало уже штампом говорить об отношении Володина к женщинам, простым женщинам. Но это правда – в этом его отношении-поклонении всегда, везде, в жизни и любом произведении  было столько любви, восторженности!

 — А чем будете закусывать?, — его спрашивали в рюмочной. — Вашей улыбкой, — говорил Володин…..

______________________

Фото/текст: Театра им.В.Ф.Комиссаржевской

На фото: сцены из спектакля и во время репетиции