Нина: Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы,

обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом…

А. П. Чехов «Чайка»

1. Они были так похожи

История эта была сродни какому-то фильму 20-х годов. Она совершалась вне времени и пространства, но все равно продолжалась, неспешно и планомерно, затрагивая все вокруг, в попытке возвестить о новом, предстоящем будущем, так никогда им не становясь.

Когда Крейслер познакомился с Карен, она сразу стала проявлять к нему завидные знаки внимания. Полные неги глаза смотрела на него с выражением восторга.

Крейслер даже не хотел никому рассказывать, как они познакомились, как легко было общаться и быть вместе. В тот вечер он сразу посадил ее в машину, предварительно передав номер телефона, и уже на заднем сидении предвкушал, как уткнется в ее благоухающее тепло, совершенно не думая и не заботясь о последствиях.

Они встречались раньше, лет пять назад, совсем при других обстоятельствах, на этот раз он вдруг понял, что она сразу с радостью позовет его, и даже не стал для приличия спрашивать, как поживают все у нее дома.

Теперь они вошли в странный резной кабинет, неподалеку от небольшого трактира, и, ощутив запах собственного одеколона и свеч, он вдруг подумал, что мог бы легко остаться жить с Карен, вот в этом самом уютном домике.

Они долго разговаривали. Она повторяла, что он — необыкновенно красив, странным блеском глаз давая понять, что никогда не видела человека столь очевидно привлекательного и интересного.

Через какое-то время ему стало нестерпимо грустно. Он вдруг вспомнил, как счастливо общался с Настей, и как у него все всегда было понятно и хорошо, вовсе не так грустно, как получалось с Карен. Он постарался сделать над собой усилие, и это ему на какой-то момент удалось.

И все-таки Карен ему нравилась. По совершенно непонятным обстоятельствам, он находил какую-то внутреннюю радость в том, что она смотрела на него восхищенно, и в том, что можно было с легкостью, в любой момент уйти от нее, даже не задумываясь над тем, что будет дальше.

В середине вечера он почувствовал, что ее присутствие вселяло в него какие-то особые, новые силы. Но что-то говорило ему, что сложится таким отношениям не суждено, что все разрушится в одночасье, так и не начавшись. И все же закончить это сейчас совершенно не представлялось возможным.

Вглядываясь в ее лицо, Крейслеру казалось, что по мере того, как он говорил с ней, вдруг появлялась надежда, загоралась какая-то мечта, сродни ночному фантому в детстве, и это давало силы немного подняться над обыденностью.

— Не плохо все, да? – спросила она его, неловко улыбнувшись и в этой приветливости ему почудилась какая-то особая ласка и тепло.

Он ехал домой на такси, вновь и вновь повторяя себе, что вся история ему скорее всего приснилась. Не мог он сказать ей и самое главное. Ее красивое лицо, манера вести себя, отрешенность и радость, с которой она приехала, даже не раздумывая минуты, в это старинное поместье, уже встречались в его жизни. Разговаривая с Карен все это время, он ловил себя на мысли, что эта холеная женщина, так хорошо известная в своей сфере, совершенно не могла даже подумать, что лет двадцать назад, он хорошо знал кого-то столь на нее похожую, но совершенно неизвестную, тихую, неприметную, но, тем не менее, горячо любимую девушку.

Карен даже представить себе не могла, насколько сходство было разительным. Она не могла себе представить, как их история была уже словно предрешена, уже прожита, только много лет назад и совершенно в других обстоятельствах.

— Я все время хочу рассказать тебе, все не знаю как… — начал было он.

— О чем?

— О том, далеком…. Был такой фильм … И мы отправились на юге вместе его смотреть, в кинотеатр под открытым небом. Мы отправились туда смотреть этот фильм, с ней, с той девушкой, о которой я все собираюсь тебе рассказать.

— И?

И он снова не смог сказать ей, как она была на ту девушку похожа. Почему он не мог ей об этом сказать? Наверное, и потому, что несколько стеснялся, даже стыдился, удивлялся, как так бывает. Не мог же он одной женщине рассказывать о другой, не мог же он так обидеть столь известного, дерзкого, и свободного человека.

— Карен!

— Да! – она победоносно смотрела на него, а он чувствовал, что все внутри смешивается в странном блеске непонятного единения, которое так было ему несвойственно.

Он совершенно теперь не понимал, где начинался один человек, а где кончался другой, но ярко помнил то лето, и ту жару, тот страшный дождь, без конца, и то, как они страшно заболели на юге, не в состоянии, ни выйти за медикаментами, ни успокоить друг друга.

— Как Вы похожи, — снова хотел сказать Крейслер, и не смог….

Карен тогда, двадцать лет назад, часто показывали на слайдах и афишах, по всему городу. Она работала в фирме по производству косметики, и ее огромная фотография часто появлялась в рекламных роликах. Настя, та девушка, конечно, знала о ее существовании, иначе сходства не было бы настолько разительным.

«Встретить так странно оригинал, или копию», — смеялся он про себя, пытаясь мысленно определить, что именно его так взволновало в этой встрече, что именно не давало ему покоя.

«Они так похожи, как две сестры-близняшки», — подумал он, и снова углубился в свои новые и преходящие мысли, забывая о том, что именно он хотел ей сказать…

— А кто такая Настя? — наконец спросила Карен.

— Настя? – он весь сжался почему-то. – Зачем ты спрашиваешь?

— Ты все время говоришь во сне «Настя», словно других людей, тех, что есть рядом, вовсе не существует.

— Говорил так? – Крейслер слегка сжался.

— Да…

— Извини…

В совершенно растрепанных чувствах он ехал домой, ощущая радость от их знакомства, тепло от ее запаха и ощущения легкости, которое выражалось в нескольких словах: самое большое счастье для мужчины, это когда женщина, наконец, уходит.

***

Он думал о ней все время, мысленно возвращаясь к Насте и той старой истории. Настя тогда изменила всю его жизнь, дала поверить в себя, словно создала жизнь и уют одновременно. Длилось это лет пятнадцать, и какое-то время он даже не мог себе представить, что они возьмут и расстанутся…

Настя тогда вышла замуж, родила детей, и теперь он почти ее не видел, словно вычеркнул из жизни. Но сегодняшнее знакомство было таким странным напоминанием о том, что как будто бы та далекая жизнь, словно вернулась, и никогда не проходила.

— Мы ездили на юг, ходили в магазины, строили квартиру, проводили все время вместе. Вместе работали. Вместе отдыхали. Все у нас было вместе, и, казалось, разделиться было совершенно невозможно. А потом все закончилось….

Ему показалось, что лицо Карен немного насупилось. Она сдвинула брови, словно не верила.

— Да, у нас уже все с тобой было, понимаешь? – вдруг сказал он.

Она словно огорчилась от того, что копия ее не просто была его знакомой, а самым близким человеком.

— Я даже объясняю себе факт нашего знакомства той моей историей, — проговорил он.

— Какой?

— Той самой. Моя история с тобой, только сто лет назад, когда я жил вне твоего поля и пространства.

— И что это было?

— Я всегда думал, что это была настоящая любовь, но потом я понял, что это совершенно и не было так….

Карен снова посмотрела на него удивленно, и обняла, привлекая к себе….

Он ехал домой, мысленно переворачивая страницы своей жизни, пытаясь сконструировать ее заново, словно разбирая подетально каждый эпизод.

2. Химеры

Карен совершенно не находила себе места, металась, злилась, не хотела признаваться себе, что Крейслера так отчаянно не доставало.

«В конце концов, почему я должна всегда так от него зависеть?» — повторяла она про себя.

Зависимость эта была явная, даже слишком очевидная.  Более того, на этот раз ей еще отчетливее показалось: что-то можно было изменить.

Она так явно ощущала свое к нему отношение, так явственно видела, что сможет помочь ему, вывести его из состояния апатии. Ей мерещились целые горы преодоления, совместной деятельности, и даже путешествий.

Пытаясь взять себя в руки, она ужасно злилась, как на себя, так и на свое ближайшее окружение, которое знать себе не собиралось о том, что с ней происходило.

А что с ней, собственно, происходило? Да, что с ней происходило? Да, вот совершенно ничего с ней не происходило. Так она себе все время и повторяла.

Она рассталась с ним как будто бы только вчера. Все было, как всегда, так радужно и воздушно, когда она видела его, и становилось совершенно невыносимым в его отсутствии.

Она помнила, как долго и счастливо тянулись часы их последней встречи, как она расспрашивала его о событиях дня, и как залихватски он рассказывал обо всем, что с ним происходило. Она словно вообще не была без него, продолжая жить его рассказом, и тем удивительным миром, который создавался после их расставания.

А сейчас ей почему-то стало не по себе. То ли она почувствовала что-то особенное, то ли так получилось, что внутри что-то удивилось.

Почувствовала ужасный страх, страх за непонимание, страх за какой-то прошлый опыт, который никуда не уходил, так и блуждая странной тенью в сознании. Она позвонила ему, на звонок не ответили, и она рванулась в темноту, пытаясь наспех запахнуть плащ, и, наконец, вызвать такси.

Такси долго не было, она переминалась с ноги на ногу. Наконец, машина подъехала. Она села в нее, откинулась назад, и замерла.

Адрес, который ей дали, оказался местным санаторием. Не обращая внимание на голоса у входа, и настойчивое желание привратника остановить ее, она рванулась вверх по лестнице, побежала, наспех закидывая плащ на руку.

Крейслер ходил по комнате взад-вперед. На нем было странное белоснежное одеяние, которое ужасно шло ему. «Такой же красивый», — успела подумать Карен, и замерла.

В комнате была еще одна женщина, которая раскладывала Крейслеру что-то на тумбочке, стряхивая крошки на пол.

— Как ты? – спросила Карен, почувствовав, как слезы подступили к горлу, и как все внутри сжалось.

— Прекрасно! – сказал он, и она снова увидела, насколько ему шла эта его странная белоснежная одежда.

— Я не поняла, что произошло, и сразу бросилась к тебе.

— Да, это на тебя очень похоже, — спокойно сказал он, и улыбнулся.

—  Я столько всего еще хотела рассказать тебе, — продолжала Карен, чувствуя, что тараторит.

— Я…

— Что рассказать?

— Ты не болен?

— Так что рассказать?

— Понимаешь, — Карен вдруг почувствовала, насколько внутренний мир и речь, так плавно текущая внутри вечерами и ночами, столь обволакивающе действующая на нее саму, могла становится настоящим монстром, даже в его присутствии. – Понимаешь….

Она хотела рассказать ему, что, когда он ушел несколько дней назад, ей было совершенно невыносимо. Она не могла найти себе места, не понимая, как он мог так запросто взять и ее оставить, уйти куда-то, даже на какое-то время. Понимая, что сказать ему она этого не может, она отчаянно злилась на него, а потом расстраивалась, а потом вновь корила себя, не совсем отдавая себе отчет, что именно ей хотелось делать больше всего.

— Это ткань из чего? – неожиданно спросила она.

— Это? – он размашисто ткнул себя в грудь, и словно задумался. – Мне кажется, что это хлопок.

— Нет, точно синтетика, — сказала она, ощущая, что сердце вот-вот выпрыгнет к черту из груди, и что она сейчас просто грохнется об пол.

Она силилась всмотреться в него, чтобы запомнить. Силилась присвоить себе какие-то его черты, запомнив их, или обратив на них пристальное внимание. Она хотела так много рассказать о себе. О майоре Криштопе, и том, как он парковал машину настолько аккуратно, что даже на миллиметр никогда не отступал от густо прочерченной линии около дома. Хотела рассказать Крейслеру о том, как ждала его тогда, долгими часами, когда они только познакомились. Хотела снова объяснить ему, что он в ее жизни человек совершенно особый, настолько особый, что она не может до сих пор объяснить это не только ему, но себе, что она на все ради него готова, и что нет таких вершин, которые она не могла бы взять ради него.

Он стоял перед ней, склонив голову, и она ощущала, что он, действительно, слегка приболел, несколько осунулся, и не мог не только выслушать ее, но даже говорить. Еще она понимала, что все его мысли были где-то совершенно в ином измерении, и было так много других людей, о которых он беспокоился.

Ей почему-то именно сейчас, в этот пик своих метаний, и его болезни, хотелось сказать ему, что мир ужасно не справедлив. Что Николая избирают директором огромного предприятия, не взирая на его инфантильность, он будет управлять таким количеством людей, и никто так и не узнает о его жестокости. Она хотела рассказать ему, что совершенно не понимает, как мир так перевернулся, как не видят дальше собственного носа, как многое потеряно, и как на многое закрываются глаза.

Она понимала, что ее частная история имела очень небольшое отношение к общей практике и масштабу вселенной, понимала, что ее слабость могла лишь вызвать его неодобрение, и он ожидал от нее чего-то совершенно иного. Но она также понимала, что это был самый близкий для нее человек, и не досказывая ему самое главное, она лишала себя и мир каких-то основополагающих принципов или вещей.

Она снова понимала, что, если она скажет ему, какой он единственный, он просто снова весь напряжется и расстроится, устанет, словно понесет еще одну ношу.

Она попрощалась, и не чувствуя под собой ног, вышла из комнаты на улицу.

***

Неожиданный звонок вывел ее из состояния равновесия. Кирилл собирался прийти ровно через десять минут, и она чувствовала даже некоторое облегчение, от того, что он вновь вернет ее на свою орбиту, ежесекундными вопросами и постоянными делами.

Кирилл был своеобразным даже спасением от ее внутреннего мира, так она ощущала сейчас его присутствие.

На удивление он был ужасно насупленным, и пытался вглядываться в ее лицо, как никогда раньше не делал.

— А что случилось? – повторял он, вновь и вновь оглядываясь в квартире, словно она спрятала туда что-то особенное.

— Ничего, — повторила она еще раз, мысленно удивляясь как настойчиво он задавал свои вопросы.

«Зачем я так ему доверилась», — вдруг отчетливо произнесла Карен, вновь и вновь глядя на Кирилла в упор. – «Вот он совершенно даже и не собирается входить в мое положение. Абсолютно. Он собирается, видимо, выкручивать мое нутро наизнанку, и дознаваться, что со мной происходит».

— И почему ты такая бледная? — участливо спросил Кирилл, и снова стал ходить по комнате, всем своим видом показывая, что заметил что-то странное.

— Я хотела сказать тебе … – проговорила Карен, но потом вдруг осеклась, отчетливо ощущая лишь совершенную глупость от того, что хотела, пусть даже немного, довериться, этому близкому, но все же не настолько, человеку, и что подпустить кого-нибудь близко уже никогда не будет никакой возможности.

— Понимаешь ли, Кирилл, — сказала Карен, собирая все внутренние силы, чтобы вытянуть себя за волосы из той проруби, в которой вдруг оказалась. – Дело в том, что….

Кирилл насупился:

— Я понял, понял. Я — чужой! – громко сказал он, удивив этой фразу Карен еще больше.

— Что? – в свою очередь повторила она, и, успокоившись вдруг, спокойно села на диван, словно вся обмякла.

Она словно отчетливо вновь увидела, что никакой компромисс невозможен, что ей никогда не будет понятно, как можно так бесчувственно обходиться, что все равно Крейслер останется единственной фигурой в ее жизни, и ничего изменить будет совершенно невозможно.

Кирилл еще что-то говорил, что-то упорно говорил и объяснял. Но она уже шла одна, быстро торопясь и набирая ход, словно паровоз или корабль, разбивающий лед, шла вперед, ощущая, как громко стучали ее каблуки по асфальту.

«Крейслер! Я буду любить тебя, долго – долго, как обещала. Ты будешь думать, что это не так, будешь долго раздумывать, пока птицы и песни колышутся на ветру твоего туманного взгляда и бешено красивой внешности. Я буду любить тебя, долго-долго, ты слышишь, как я говорила тебе сто лет назад, когда ты устанавливал свои мужские правила на мою женскую душу, не понимая, что я все равно выиграю, или проиграю, да какая разница, потому как женщина вообще проиграть не может, в принципе, ты слышишь? Ты – личность, ты – делаешь. Ты никогда не отсиживался, не прятался, не лгал. Ты самый открытый, добрый и сильный человек на свете, и ты будешь еще сильнее, добрее, и успешнее. Ты всегда таким будешь, потому что ты всегда протягивал руку помощи – каждому, кто о ней просил, никогда никому не отказывал, и никогда ничего не боялся. Я тебя таким встретила, и таким ты был и будешь всегда, хоть в этой жизни, хоть в вечности» …

Она еще долго шла вперед, уже просчитывая каждый ход своего дня, и пытаясь разобраться с той уймой дел, которые вдруг накопились.

3. Беседка

Пока Карен говорила мысленно все эти слова, Крейслер, находясь вдали от нее, вдруг отчетливо представил себе ту свою первую встречу с Настей, которая была у него сто лет назад, в красивой зеленой беседке, которая, после майского дождя, словно вся дрожала от капель, ощущения свежести и кислорода в воздухе. Они выпили тогда шампанского на день рождения, и внутреннее ощущение счастья было столь сильным, что, казалось, его ничто не могло нарушить. Крейслер совершенно не знал о том, как к нему относится Карен, он даже подозревать об этом не мог, но ощущение близости Насти, сквозь века и расстояния, казалось, завершило ту недавнюю встречу с Карен, которая была странным образом словно подготовлена извне.

Он захлебывался от отсутствия воздуха, от его количества, внезапно обрушившегося на него, словно не мог прийти в себя от такого количества несоответствий и странностей судьбы. Он даже не хотел снова ее видеть, или очень хотел, просто понимал, что еще ничего не закончено, а только начинается, принимая новые очертания.

Когда-то ему долго рассказывали о гороскопах, в которые он, правда, не очень верил. В этих самых гороскопах всегда было много написано о том, что они с Настей – дополняют друг друга, учатся друг у друга, вечно идут вперед и вечно – вместе.

Внезапная встреча с Карен, невозможность ее исключения из жизни, словно добавила дополнительные краски, удивила его, поставила отношения с Настей на другой уровень. Он знал теперь, что у него была еще одна история, давно прошедшая, но заново освоенная, возвращенная прошлым для каких-то новых испытаний или попыток. Эта его другая история была такой же важной и честной, такой же реальной, как сама жизнь. Усталый и понурый, он вдруг встрепенулся, поднялся, и пошел прочь, думая о том, как через двадцать минут, наконец, пойдет дождь, и дышать станет значительно легче.

Нина Щербак