1. В банке

Иногда встречаются люди, очень милые и улыбчивые, внутренне похожие на бабочку, бьющуюся о стекло. Или птицу… Когда говоришь с такими, невозможно отделаться от ощущения непроницаемости их сознания — отсутствия, принципиальной невозможности общения.

Встретиться с таким человеком сложно потому, что луч сердечного проникновения скользит по поверхности его сознания, не имея возможности войти внутрь. Хочется открыть дверь, окно, и выпустить пленника из стеклянной тюрьмы. Хочется быть хотя бы услышанным не сквозь стекло, без искажений.

Наверное, нечто подобное чувствовал герой сказки Гофмана «Золотой горшок», когда оказался внутри стеклянной банки, допустив оплошность — посадив кляксу на волшебный пергамент. Вот как Гофман описывает состояние своего Ансельма: «пусть твоё живое воображение заключит тебя, ради меня и Ансельма, на несколько мгновений в стекло. Ослепительный блеск плотно облекает тебя; все предметы кругом кажутся тебе освещёнными и окружёнными лучистыми радужными красками; все дрожит, колеблется и грохочет в сиянии, — ты неподвижно плаваешь как бы в замёрзшем эфире, который сдавливает тебя, так что напрасно дух повелевает мёртвому телу. Все более и более сдавливает непомерная тяжесть твою грудь, все более и более поглощает твоё дыхание последние остатки воздуха в тесном пространстве; твои жилы раздуваются, и каждый нерв, прорезанный страшною болью, дрожит в смертельной агонии. Пожалей же, благосклонный читатель, студента Ансельма, который подвергся этому несказанному мучению в своей стеклянной тюрьме. Он чувствовал, что и смерть не может его освободить, потому что ведь он очнулся от своего глубокого обморока, когда утреннее солнце ярко и приветливо осветило комнату, и его мучения начались снова. Он не мог двинуть ни одним членом, но его мысли ударялись о стекло, оглушая его резкими, неприятными звуками, и вместо внятных слов, которые прежде вещал его внутренний голос, он слышал только глухой гул безумия».

Волшебный мир требует предельной точности, и ошибка может дорого стоить оступившемуся не вовремя. Ансельм, проникнутый глубокой скорбью, вдруг замечает, что рядом с ним стоят другие банки, в которых точно так же заперты люди. Он обратился к ним с вопросом «Как же это вы можете оставаться столь беспечными, даже довольными, как я это вижу по вашим лицам? Ведь и вы, как я, сидите закупоренные в склянках и не можете пошевельнуться и двинуться, даже не можете ничего дельного подумать без того, чтобы не поднимался оглушительный шум и звон, так что в голове затрещит и загудит». Но пятеро заточенных в стеклянную тюрьму чувствовали себя гуляющими, они смеялись над бедным Ансельмом, говорили, что он — безумен, что им никогда не было лучше, чем теперь.

Стеклянная банка Гофмана — это первая «матрица», явившаяся миру ещё в 1817 году, задолго до фильма Вачовски. Ансельм поражён нечувствительностью других к стеклянному плену. Он спрашивает:

«Но, любезнейшие господа, разве вы не замечаете, что вы все вместе и каждый в частности сидите в стеклянных банках и не можете шевелиться и двигаться, а тем менее гулять?»

Хочется освободить пленённых, но нельзя. Это только кажется, что освобождая человека внешним участием, его можно спасти. Нет, такая «свобода» убьёт неготового к ней. «Стеклянный» флёр иллюзий спасает от безжалостной реальности, от жёсткой правды бытия, где каждый вдох и выдох происходят в пространстве чуда, в пространстве вечности.

В мёртвой реальности не окажешься заточенным в банку за оплошность, потому что она сама суть закупоренная в банку реальность. Попасть в плен может только свободный. И свобода нужна лишь свободному. Пленённые, которые не замечают плена, интересуются пивом, успехом и весёлыми местами. Беспокойство Ансельма им чуждо и неинтересно. Они благодушествуют, когда Ансельм надрывно кричит от ужаса. Им хорошо там, где Ансельму невыносимо.

«Мыслю, следовательно, существую», — говорил Декарт, однако очевидно, что самосознания недостаточно для уверенности в подлинности своих ощущений. Объективность самосознания законным образом попадает под сомнение. Если мы сознаем себя существующими, это вовсе ещё не значит, что мы действительно существуем.

Сказку Гофмана «Золотой горшок» перевёл на русский язык выдающийся русский философ Владимир Соловьёв, чьё наследие актуально сегодня, как никогда раньше. Эта сказка была его самым любимым литературным произведением.

2. Окошко к Богу

Другой человек для нас — это окошко к Богу, выход из собственной стеклянной замкнутости. Прежде, чем найти окно к Богу, каждый из нас должен открыться человеку, точнее — богом в себе открыться богу в другом человеке. Богом в себе мы должны опознать бога в другом. Быть узнанным в Боге — это и значит быть любимым. Так действует Христос в нас — делая нас богами друг для друга.

Все настоящие встречи осуществляются на территории Бога, территории подлинного бытия и риска — вне стеклянной банки. Только на свободе можно дышать, дружить, любить, действовать по-настоящему. Только на территории риска возможна и молитва.

Что высвобождает Ансельма из банки? Любовь к Серпентине и настоящая, укоренённая в любви вера. Хотя он — всегдашний неудачник, ибо никогда не попадал в бобовые короли, ни разу не угадал верно чет или нечет, его бутерброды всегда падают намасленной стороной вниз, его новый сюртук непременно бывает испорчен случайным жирным пятном или разорван о какой-нибудь не к месту вбитый гвоздь. И этот недотёпа дивным образом призван тайной, ибо слышит неслышимое другим людям. Слух его, вероятно, напрямую связан с открытостью сердца, которая суть — жизнь вне стеклянной банки, на воле, и его неуклюжесть в таком случае — лишь результат инаковости, нездешности, т. е. не проклятье, как ему кажется, а, наоборот, благословение. Потому Ансельм оказывается способным принять щедрый дар судьбы — нездешнюю любовь.

Светлана Коппел-Ковтун