Книга Николая Мельникова «О Набокове и прочем» вышла несколько лет назад – она датирована 2014 годом – однако событие это настолько примечательно, что может послужить отправной точкой для любопытного разговора. Речь в нем пойдет не только об этом литературоведе и первом (и будем надеяться не последнем) в его карьере сборнике авторских работ, но и о других набоковедах, переводчиках, а также о самом предмете их научной страсти – «наделенном огромным апломбом» писателе N.

По известному выражению другого классика – «Художник должен присутствовать в своем произведении, как Бог во вселенной: быть вездесущим и невидимым». А что литературовед? Научные изыскания подразумевают полное личностное дистанцирование, и все равно даже в самой объективированной книге порой проскальзывает некий образ. Когда читаешь книгу Юрия Левинга «Вокзал – Гараж – Ангар» несмотря на старания автора быть бесстрастным (или, наоборот, благодаря им) на периферии сознания возникает призрак, подавляющий своим интеллектом и эрудицией. Или возьмем другого набоковеда, постарше, Геннадия Барабтарло. Здесь даже не надо прибегать к услугам воображения, потому что Барабтарло глядит на читателя со страниц, как своих исследовательских работ, так и некоторых, переведенных им набоковских романов и рассказов. Через дореволюционную орфографию его «еры» и «яти» дают понять, что читатель имеет дело с образованным, талантливым, но неуступчивым профессором, имеющим свои не всегда понятные причуды. Что касается Николая Мельникова, то когда впервые открываешь для себя его рецензии и статьи, в глаза бросается задиристость, или как говорят у нас в России – ершистость. Однако не стоит заблуждаться и сравнивать его с речной рыбешкой, так как в бурном море набоковедения Мельников – акула, которая легко идет в атаку и упорно держит оборону.

Взять для примера его статью «Методы М. Д. Шраера», а также прилагающийся к ней постскриптум. Мельников обстоятельно и аргументированно разбирает слабые стороны книги Максима Шраера «Набоков: темы и вариации» упрекая того в примитивном компаративизме. Шраер отвечает, и во втором раунде оба литературоведа схватываются по еврейскому вопросу не на жизнь, а насмерть. Мельников доказывает, что неприятие антисемитизма в творчестве Набокова носило случайный характер, и если уж была тема, которая всегда его живо интересовала так это «земблянская». Шраер не уступает, делает, если верить Мельникову какую-то шантажную пакость, в результате чего тот шлет ему вдогонку – «подлец», «параноик», а поддержавшего Шраера журналиста Вячеслава Курицина обзывает и того хуже – «фельетонная букашка», «полуграмотный прохвост». Рафинированному читателю, пожалуй, было приятней насладиться чисто интеллектуальной стычкой авторов, без примеси оскорблений, однако в этом одна из особенностей Мельникова – его статьи часто сопровождает пикантный привкус скандала. Или вот еще пример, повесомее. Многие ценители Набокова имеют у себя на полке замечательную книгу «Набоков о Набокове и прочем», куда вошли переведенные на русский язык англоязычные интервью писателя из авторского сборника «Твердые суждения», а также его рецензии, статьи и эссе. Вместе с тем, многие сегодня уже забыли, что публикация этой книги стоила издательству «Независимая газета», а также составителю, автору вступительной статьи и комментариев Мельникову, выяснения отношений с сыном писателя – Дмитрием Набоковым. Мельников увлекательно рассказывает об этом в постскриптуме к статье «Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости», однако, что показательно, и здесь его слегка подводит ершистость. Указав, каким бесталанным в отличие от отца был Набоков-мл и каким количеством оскорблений тот, в ходе заочной полемики, его окатил, литературовед оставляет последнее слово за собой и заканчивает P. S. вполне под стать обидчику, называя его «дряхлеющий плейбой». Мельникова, похоже, совсем не смущает, что к этому времени сын Набокова уже два года как отошел в воспетую его отцом потусторонность.

Обложка книги Николая Мельникова «О Набокове и прочем»

Однако как это часто бывает, мелкие недостатки становятся частью крупных достоинств и там где другие набоковеды осторожно хранят молчание, Мельников смело разрывает кодекс омерта. Судите сами. Все помнят двухтомную антологию «В.В. Набоков: Pro et contra». На момент выхода первого тома, это был самый крупный сборник статей посвященных писателю; тем обиднее, что основу его составляют фрагменты прежде публиковавшихся и широко растиражированных работ, которые принадлежат известным авторам (И. Гессен, Н. Берберова, Г. Иванов), да серые, вторичные, а порой откровенно ученические материалы набоковедов, пересыпанные тут и там редкими бриллиантами научной мысли (А. Долинин, С. Давыдов, Г. Барабтарло и т. д.). Мельников, в статье «Упущенный сюжет, или Pro sine Contra», так и пишет, упрекая составителей в недобросовестности и не боясь как сейчас модно говорить «ответных санкций». А вот пример посвежее. Недавний выход в издательстве «Азбука» книги «Владимир Набоков. Полное собрание рассказов» должен был стать, без преувеличения, событием эпохальным, а стал, скорее, тех же масштабов разочарованием. В статье «Владимир Набоков и взбесившиеся лошади просвещения» Мельников обрушивается с сокрушительной критикой на редактора-составителя, которого, впрочем, не называет по имени, переводчика Геннадия Барабтарло и, конечно, своего давнего врага Дмитрия Набокова. Он не таясь указывает на завлекательно-лживую аннотацию, обилие примечаний, отсутствие литературоведческих комментариев, а также не слишком приятную правду, что разрекламированные новые рассказы представляют собой всего три ранее не публиковавшихся на русском и отбракованных Набоковым ученических опыта. Кстати, для меня покупка «Владимир Набоков. Полное собрание рассказов», как полагаю и для большинства других набоковедов-любителей, стала такой горькой пилюлей, что подсластить ее смогли разве что помещенные в конце книги предисловия, специально переведенные для этого издания и сочетающие в разных долях красоту набоковского стиля и тот самый «огромный апломб». Например, про рассказ «Сестры Вейн» и, в частности, запрятанный в финале акростих Набоков отмечает следующее: «Такого рода трюк можно позволить себе только раз в тысячелетие существования художественной литературы».

Не все суждения Мельникова безупречны. Он невысокого мнения о переводах Сергея Ильина и уничижительно называет их «неряшливые переложения». Дело не только в том, что Ильин mutatis mutandis этакий Конмаль из «Бледного пламени», легендарный первопроходец, потративший немалую часть своей жизни, чтобы донести до нас очарование набоковской прозы; дело в том, что Мельников даже не понимает профессиональной установки этого переводчика. В своих воспоминаниях «Моя жизнь с Набоковым», Ильин говорит, что его главная цель – передать в русском тексте то ощущение, которое возникает при первом чтении оригинала; для этого переводчик может иной раз принести в жертву и формальные нюансы, и скрупулезный буквализм словоупотребления. Если приглядеться, это напоминает переводческое кредо самого Набокова только с точностью наоборот; Мельникову такой подход, судя по всему, тоже не по душе. Однако если сравнить чувства, которые вызывают «неряшливые переложения» Ильина с теми, что возникают при чтении романов Набокова, переведенных с английского на русский им самим («Другие берега», «Лолита»), становится ясно, – такой подход работает и имеет право на существование, а стало быть, уважение. Да, Ильин тяжеловесен, иногда забавно неточен (в романе «Смотри на арлекинов!» капучино эспрессо он зачем-то соединил дефисом, придумав тем самым, новый напиток), но опроси пользователей интернета и они подтвердят, что обаяние набоковской прозы он передает гораздо лучше, чем Барабтарло. Конечно, переводы «Истинной жизни Себастьяна Найта» и «Просвечивающих предметов», которые подготовили А. Горянин, М. Мейлах и А. Долинин вне конкуренции, но, к сожалению, ни тот, ни другой, ни третий, набоковских романов больше не переводили.

Есть у этого литературоведа и другой спорный выпад, на этот раз по адресу самого Набокова. В статье «Криминальный шедевр Владимира Владимировича и Германа Карловича», где анализируется роман «Отчаянье», Мельников в одном из примечаний указывает как «трогательно» писатель верил, что Джозеф Конрад не поднимается, до его, Набокова, «словесных вершин». Поскольку «трогательно» подразумевает явную иронию, имеет смысл спросить: а что собственно позабавило здесь Мельникова? Эти слова взяты из письма Набокова критику Эдмунду Уилсону; они датированы 18 ноября 1950 года. Незадолго до этого, писатель получил от издательства готовые гранки автобиографии «Убедительное доказательство» (русский вариант «Другие берега). Пролистаем ее. Глава 7, главка 1. Натыкаемся на очень длинный и технически невероятно сложный пассаж, в котором Набоков описывает впечатления от езды на поезде, где проносящийся за окном пейзаж, игра отражений и череда сменяющихся на столе блюд, вызывают у героя нарастающую дурноту; причем эффект визуального наслоения и избыточности достигается не только лексикой, но также ритмом и синтаксисом. В конце предложения Набокова тошнит, а читатель, меж тем,  парадоксальным образом испытывает легкое головокружение и чувство благодарности. У Конрада такого не найдешь. Роман «Ностромо», созданный им на пике профессиональной формы и отнявший два года напряженной работы – это тщательно выписанные, литые периоды, наглядное олицетворение той самой сдержанности, о которой писатель пространно рассуждает в предисловии к книге воспоминаний «Зеркало морей». Это тот самый «унылый комфорт верного слова» в отсутствие «рывка гения», о котором так проницательно пишет Набоков в своем эссе «Вдохновение».

Впрочем, хватит играть в деда-буквоеда. Такой фразой часто обрывает себя Мельников, когда становится чрезмерно придирчивым и мелочным. Поступим с ним аналогичным образом, тем более этот замечательный литературовед заслуживает совсем другого отношения. Подготовив для издания такие важные и нужные для набоковедения книги как «Набоков о Набокове и прочем», «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Набокова» и создав целую серию критических статей и литературоведческих опусов о Набокове и других писателях, Мельников имеет право быть иногда пристрастным, а иногда – высказывать спорную точку зрения. Его ершистость и воинственность, как теперь выясняется, это не всегда отсутствие такта и проявление несдержанности; гораздо чаще это честность и мужество, которые заставляют его идти путем наибольшего сопротивления. У Набокова есть известное высказывание про смельчака, который однажды придет и ударит молотком по гипсовым Бальзаку, Томасу Манну, Горькому. Мельников и есть этот смельчак. Но бьет он по Набокову, и не для того чтобы его разрушить (он понимает, что тот из мрамора), а для того чтобы при ударе с него слетели всевозможные паразиты и приживальщики: недобросовестные составители антологий, ушлые рекламщики, посредственные сочинители набоковедческой литературы, один высокомерный наследник и многие-многие другие «набокоеды».

Михаил Кажаев