Она приходит, гордо выпрямив породистую спину. Вокруг белой длинной аристократической шеи алеет косынка из дорогого шёлка. Брошь змеиным глазом царственно созерцает сгорбленные в угодливом поклоне головы картинок из жизни. Пышные складки юбки, сверкающие бисерными морями ручной работы, топят в своих волнах, отбирая силу и здравый смысл. Воздушные кружева манят эротической прозрачностью и доступностью янтарного тела.
Она картинно, но уверенно ступает атласными туфлями на простое полотно твоей жизни. Величественно и надменно заходит в дом. Сверкая красочной чешуёй, заползает в сердце. И ты — уже её раб. Ты — раб. И Она больше тебя не стесняется. Потому, что ты — не человек, ты — жертва. Какое уважение может быть к обеду? А тебя уже съели.

     Она бесцеремонно снимает туфли, открыв дырку на прохудившемся чулке, сбрасывает царское, шуршащее роскошью и блёстками платье, обнажив своё дряблое тело старой куртизанки; приклеенный жвачкой змеиный глаз с глухим стуком падает на пол и исчезает под кроватью. Старуха, кряхтя и нецензурно ругаясь, лезет под кровать, шарит в темноте руками, усеянными россыпью пигментных пятен, и  с большим трудом находит обломок мнимого величия. Потом долго, сердито и злобно оскаливаясь, лепит его в почерневшее гнездо броши с выбитыми зубами тёмным куском жевательной резинки многоразового использования. И, откинувшись на спинку кресла, мгновенно засыпает, свистя старческим носом.
Ты просыпаешься утром следующего куска жизни и чувствуешь себя грязным и опустошённым. В комнате твоей жизни — затхлый воздух, ты открываешь окно, чтобы проветрить мысли и душу, и видишь величественную спину с породистой осанкой, уверенно шуршащую роскошным платьем, идущую к твоему соседу по жизни.
Тебе не обидно, что Она уходит к другому. Тебе омерзительно, холодно, гадко и горько, что ты впустил Её в свою жизнь, купившись на обманку. Потому что уходит Она, а предатель — ты.