Эпиграф:

— Ой, Вань, гляди-ка! Попугайчики!

Нет, я ей-Богу закричу!

А это кто в короткой маечке?

Я, Вань, такую же хочу. —

( В.Высоцкий, стихотворение «Ой, Вань, гляди какие клоуны…»)

Барышня и подлецы

Многоэтажный многоквартирный дом. Скамейка  около одного из подъездов. На скамейке – двое. Мужчина и женщина.

— Милый Петя, я должна сказать тебе что-то  очень важное…

— Я слушаю тебя, Люба.

— Это очень важное очень важно, Петя…

— Я понимаю, Люба. Поэтому я весь внимание.

— Я вижу по твоим глазам: ты мне не веришь, Петя. О, почему ты мне не веришь? Ты! Мне! За что? Петя!

— Ты ошибаешься, Люба. Я тебе верю.

— Нет! Ты мне не веришь, Петя!

— Я тебе верю, Люба.

— Не веришь…

— Верю.

— Не веришь.

— Верю.

— Не веришь?

— Я пойду?

— Куда, Петя? Вот ты уже и обиделся… Какой же ты обидчивый, Петя… А ведь я помню времена…

— Люба, мне можно итить?

— Можно. Тебе всё можно, Петя. Легко ты живёшь, Петя! Мне бы твои заботы!

— Пусть они будут у каждого свои, Люба.

— Да, конечно. Может идти. Хотя я же не сказала тебе самого главного.

— Три минуты, Люба. У меня стынут щи.

— Ах, Петя. Так настоящие мужчины не поступают. Променять женщину на щи! Это какой-то экибастус!

— Это но пасаран, Люба. Ну, бывай! Пойду хлебать. Пока горяченькие.

— Я беременна, Петя.

— Поздравляю, Люба.

— С чем, Петя?

— С беременностью.

— Ты серьёзно, Петя? Ты же всегда так несерьёзен, Петя…

— Что значит «серьёзно»? Это же такая радость! Ты же теперь  будущая счастливая мать! Так что — от души! Обеими руками! Обеими руками!

— Я поняла. Я только теперь всё поняла. Ты ревнуешь, Петя. Да?

— Что «да»?

— Ревнуешь?

—Кого?

— Ну… счастливого избранника.

— Нет, Люба. Тем более, что я  его, кажется,  знаю.

— Нет, Петя ты его не знаешь.

— Но догадываюсь, Люба.

— И даже не догадываешься, Петя.

— Это не так трудно, Люба, как кажется на первый взгляд. Студент из Зимбабве?

— Не угадал. Хотя, согласна, между нами вспыхивало большое и нежное чувство. Но оно оказалось ошибочным. Студент оказался подлецом. Причём, даже не нашим, а африканским. Как будто у нас не хватает наших отечественных подлецов!

— Тогда тракторист из деревни Блюдово. Кажется, Вася.

— Сидор. Он тоже подлец.

— Но ведь между вами тоже вспыхивало большое и нежное?

— Вспыхивало. Но это оказался ложный вспых.

— Тогда преуспевающий бизнесмен из Сыктывкара, оказавшийся южнобутовским бомжом.

— Опять мимо. Тоже подлец. Стопроцентный. И к тому же жалкий трус. О, как я ненавижу трусов, Петя! Я их презираю! Они так сжимаются в объятьях!

— Ну… А! Конечно! Как же я сразу не догадался! Матрос с теплохода «Профессор Шварценхрен»!

— Увы, Петя. Опять увы. Кругом одни подлецы.

— В таком случае, Люба, я теряюсь в догадках. Я  исчерпал весь свой-твой большой и нежный запас. Но конечно, не все твои выдающиеся неисчислимые возможности.

— Я поняла тебя, мой милый друг Петя. Поняла до самой глубины твоей израненной души. Ты всё-таки ревнуешь.

— Я? С какой стати?

—Ревнуешь.

— Нет.

— Ревнуешь.

— Нет.

— Ты всё-таки ревнуешь.

— Ну, пока. Ещё раз: счастья тебе, Люба! Большого человеческого счастья плодотворного материнства!

— Ты очень нетерпелив, Петя… Неужели ты всё-таки не хочешь узнать, кто отец будущего ребёнка?

— Я пытался но увы… Даже теперь не увы, а накой?

—Что «накой»? Прекрати же говорить загадками, Петя! Твои загадки меня смущают!

— Люба, я действительно не понимаю, накой мне знать, кто отец ребёнка, если он не матросский бизнесмен и не тракторист из Зимбабве?

— Ах, тебе не интересно? Я так и знала! Я так и подозревала! Вот оно, значит, как?

— Я пойду.

— Стоять! Куда?

— К щам.

— Ах, да. Я совсем забыла… Но ты не поверишь…

— Я тебе верю, Люба.

— Нет, ты не веришь, Петя.

— Я тебе верю, Люба.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Нет, значит,  нет.

— Хорошо! Я раскрою тебе эту мою глубоко интимную тайну. Это наш дворник Равиль Мафусаилович Оглы-заде.

— Заде?

— Вот видишь, ты действительно удивлён. Но удивляться тут нечему.

— Вот в это я с тобой согласен, Люба. Удивляться действительно нечему. Удивляться действительно заде.

— Как же ты жесток Петя… Как ты, оказывается, жесток… Ты же не знаешь всех  подробностей. В том числе и удивительных. Но извини. Ты же хотел уходить к щам…

— Я внимательно слушаю тебя, Люба. Я готов пожертвовать горячечностью щей.

— Спасибо, Петя… Я всегда знала. Даже не знала – верила! А случилось всё вот как. Я сидела на скамейке около подъезда. Курила папиросу «Беломор» и освежалась портвейном «Три семёрки» прямо из горлышка. Мне было плохо, Петя. Меня бурно тошнило и слегка рвало. Ты меня понимаешь, Петя?

— Я тебя понимаю, Люба. Тебя блевало.

— «Блевало». А ещё высшее образование…  Значит, ты меня не понимаешь, Петя.

— Нет, я тебя понимаю, Люба.

— Нет, не понимаешь.

— Нет, понимаю.

— Не  понимаешь.

— Нет, понимаешь. Такое бывает при беременности. Я слышал об этом в замечательной телевизионной передаче замечательного доктора Малышевой, когда  она замечательно показывала нам, своим ошарашенным телезрителям, замечательную промежность. Я тогда так и не понял: она свою показывала замечательную, в смысле, собственную, в смысле, лично ей принадлежащую или смастыренную из силикона? Но в любом случае это было замечательное зрелище! Я после этой передачи и той выдающейся  промежности  не мог три ночи замечательно уснуть. Как глаза закрою – сразу ОНА, замечательная! Без всяких трусов! С одними замечательными розовощёкими ягодицами!

— Зачем, Петя?

— Что «зачем»?

— Зачем ты всё это мне рассказал?

— Для расширения кругозора. И доктора Малышевой.

— Я поняла тебя, Петя… Ты – половой извращенец. Я давно это подозревала, Петя. Да что там подозревала – верила»! Но всё-таки зачем она показывала промежность?

— Не знаю. Наверное, ей это было интересно. Она же такая забавная.

— Промежность?

— Доктор Малышева. Но мы отвлеклись. Я тебя по-прежнему внимательно.

— Да! Закружил ты меня своей промежностью…

— Не своей. Ейной.

— … продолжаю, Петя. Я курила и освежалась, а Равиль Мафусаилович мёл рядом тротуар. Когда он наконец, подмёлся ко мне, то остановился и сказал: «Если бросишь окурок мима этот урна, я его подниму и засуну тебе в…».

— Так и сказал? Однако, он храбр и смел!

— Да, так и сказал. Да, это было смело. Я подняла на него свои прекрасные глаза, встретилась с его решительным взглядом —  и вдруг между нами словно  вспыхнула молния (или вспУхнула? Как правильно?)! Эта молния была олицетворением большого  и нежного чувства, которое моментально охватило нас обоих.

— Я понял тебя, Люба. Значит, там же, на скамейке…

— Да, там же, на скамейке, ЭТО и произошло. Мы были вне себя от страсти, Петя! Мы не помнили себя, Петя! Это было так прекрасно, Петя! У него такая могучая метла!

— Ну, что ж, Люба. Поздравляю. РУфин Магомедович будет тебе достойным супругом.

— Не будет. Он женат и у него восемь детей. Я считаю себя не вправе разрушать семью. Я же так интеллигентна, Петя. До тошноты. До метания харча.

— Согласен, Люба. Но всё равно поздравляю.

— С чем? С кем?

— С беременностью.

— Спасибо, Петя. А ты не хочешь стать счастливым отцом?

— В каком смысле?

— В непосредственном. Взять меня в свои верные любящие супруги. И заодно усыновить или удочерить (это уже чего вылезет) моего … нашего будущего счастливого дитя?

— Нет, не хочу, Люба.

— Почему, Петя?

— Есть несколько причин, Люба. Главных – три. Первая: занимая мною сегодня должность (я работаю буфетчиком в вокзальном буфете) не позволяет иметь достойную для содержания семьи зарплату. Вторая: я ещё не нагулялся. И третья: я раскрою тебе, Люба, мою маленькую тайну. У меня пиписька пока ещё не достигла тех серьёзных размеров, при которых можно жениться. Не выросла пока ещё. Пока ещё маненькая.

— Ты мне лжёшь, Петя. Ты уже нагулялся, и она у тебя уже выросла. А про буфет вообще отдельный разговор.

— Нет, не выросла.

— Выросла.

— Не выросла.

— Выросла.

— А я утверждаю, что…  Да и откуда ты можешь знать? Ты же её не видела! Пока что.

— Да, я её не видела. Пока что. Но я её чувствую. Всеми фибрами своей тоскующей души.

— И всё равно не выросла. Я специально брал в баню линейку и штангенциркуль.

— Зачем?

— Для измерения. Я там её измерял. В бане.

— И чего намерил?

— Что рано ещё.

— Значит, ты не хочешь стать счастливым отцом и любящим мужем?

— Нет. В смысле, да. Не хочу.

— Значит, ты не хочешь кормить меня и наше прекрасное дитя сворованными в буфете винегретами, сосисками, бутербродами и разогретыми в буфетной микроволновке беляшами?

— Ни ва фто!

 — Значит, ты — подлец, Петя! Какой же ты подлец, Борщов!

Она поднялась со скамейки, всхлипнула, после чего подавила рыдания и, сгорбившись, пошла прочь ( а именно: в женскую консультацию). Он тоже поднялся, гордо крякнул, выпрямился и пошёл в другую сторону (а именно: к щам). Им было не по пути. Пути у них с этого замечательного дня стали совершенно разными. Совершенно. Как говорится, и к гадалке не ходи.

Рулада о пропавшей колбасе

Гаррий Бонифатьевич,  срочно зайдите ко мне в кабинет. Нет. Нет. Нет. Да, в трусах. У меня к вам конфиденциальный разговор. Не по телефону. Не по телефону. Не по телефону. А что вы чавкаете? Что? Беляш? Какой беляш? Накой беляш? С мясной начинкой? Я знаю, что в беляшах мясная начинка. Да что вы меня за глупого держите! Что я, беляшей никогда, что ли, не пожирал! Я спрашиваю, почему вы беляш пожираете в рабочее время! До обеда ещё полтора  часа, а вы уже пожираете! И не просто пожираете, а с мясною начинкою чавкая. И не пудрите мне мои и без вашего беляша затуманенные  мозги. И не пытайтесь это самое финтить! В общем, срочно бегом! Жду в нетерпении.

( через минуту)

— Гаррий Бонифатьевич, я вызвал вас к себе вот по какому поводу. Вас вчера наша редакция в моём уважаемом лице отправила в наиважнейшее задание: освятить строительство новой силосной ямы в совхозе имени Бонч-Бруевича. А вы мне вместо Бонча и Бруевича приносите вот это.  Вопрос: это что?

— Это информация. В отдел новостей.

— Ага. Информация. Очень хорошо. Даже замечательно. Почитаем: «На дороге из деревни Блюдовка в село Раздолбаево  пропала телега с колбасой. Очевидцев происшествия нет. Правоохранительные органы  ведут усиленные поиски, не увенчивающиеся успехом». Точка. И это вы называете информацией?

— А как же! Это наиважнейшая информация!

— Что вы мне здесь трёте прямо через запятую! Какая это на хрен собачий  информация? Это самая настоящая идеологическая диверсия! Именно диверсия, вот как это называется! За такую, как вы называете, информацию в тридцать седьмом годе ваши окровавленные ошмётки сейчас уже отскрёбывали бы от кирпичной стенки! А может, и не отскрёбывали бы! Кому они на хрен нужны их отскрёбывать!

— Позвольте, Иван Иваныч, с вами всё-таки не согласиться. Пропала целая телега. И не пустая, а с колбасой! Я даже опасался, что она вызовет народные волнения!

— Кто?

— Что! Телега. Точнее, её пропажа. Колбаса же! Её должны были в сельмаге продавать передовикам производства по профосоюзным спискам усиленного отбора.

— И что?

— А ничего. И никого. Ни колбасы, ни телеги. Остался один профсоюз. Со списками. И рыскающие по живописным окрестностям правоохранительные органы.

— Это вы мне так нарочно говорите? Чтобы позлить?

— Да что вы, Иван Иваныч! Какое позление? Колбаса же! Не хухры-мухры! Можно сказать, пища богов!

( через полчаса)

— Ладно. Будем считать, что с этим вопросом разобрались. В  любом случае, поздравляю вас, Гаррий Бонифатьевич. Можете считать, что выговор у вас уже в кармане вашего как всегда расстёгнутого пиджака. Это какой за последние погода? Третий? А вы прямо ударник производства! Столько самому себе насра… нагадить – это суметь надо! Дар у вас, Гаррий Бонифатьевич! Почти Божий! Кстати в тему, чуть не забыл. Правление наших местных журналистской, а равно и   писательской организаций, а также Высший Творческий Совет Высших Творческих Членов настоятельно предложили мне и специально к вам делегировали, чтобы сообщить мне вам: в наш город на днях  приезжает мировая литературная знаменитость… Сейчас,… Где у меня этот листок-то… Ага, вот! Журналист тире публицист тире прозаик тире поэт тире драматург тире краевед тире почвовед тире игрец на струнных инструментах (балалайка) Катарин Селёдкович Таблеткин. В связи с чем правление обеих творческих организаций вкупе с Высшим Творческим Советом и его Высшими Творческими Членами  настоятельно рекомендуют вам не появляться в эти дни в помещение обеих  правлений, а лучше вообще не выходить из дома. Потому что Катарин Селёдкович  очень любит гулять по незнакомым улочкам и переулочкам и есть вероятная опасность, что вы с ним столкнётеся.

— Я не понял предложения. Оно своей категоричной бесшабашностью напоминает угрозу. А я, может, тоже  желаю неслыханно познакомиться с Селёдкою Катариновичем! Имею я на это право, как не член правления и не член Высшего Творческого Совета Высших Творческих Членов? И даже не член ихнего президиума во фракциях кворума расширенных пленумов!

— Конституционное право – конечно. У нас каждый равен перед. Хотя лично я бы не советовал. Пойдут сплетни, пересуды, тыкание в морды швабрами… Это неинтеллигентно. Хотя вам видней. Вы же уже окончательно разложившийся тип. С вас же всё равно как с гуся вода, как с мерина копыта.

— В каком смысле?

— В трансцедентальном. Известно вам такое простое русское ласковое слово?

— А как же. Колбасу кушаю каждый день.

— Которая вместе с телегой пропала?

— Вы, Иван Иванович, меня умиляете…

— Ошибаетесь. Я вас, как сказал герой   известного в своё время мультфильма про хронических алкоголиков, практически лублу.

… и про собачек тоже

— Гаррий Бонифатьевич, вас зовут.

— Я занят.

— Гаррий Бонифатьевич, вас очень срочно зовут.

— Я занят очень важным делом.

— Гаррий Бонифатьевич¸ вас очень спешно зовут. Да поставь же ты, сволочь, стакан! Из тебя уже труха сыплется, а ты всё пьёшь и пьёшь! Ты же сейчас рухнешь! Ха! Что я говорил?

( на следующий день)

— Нет, Гаррий Бонифатьевич, вы не просто мерзавец! Вы — мерзавец редкостный! Угроза преступного мира! Котлетное  несчастье планеты Земля!

— Знаете, Илья Евграфович, я никогда не понимал этих вот ваших аллегорий и метафор… Я – человек простой, воспитанный на немудрёной крестьянской пище, ныне —  слесарь картонажной фабрики имени Бубенцова-Гусятникова, и поэтому так вот и живу, так вот и гусятничаю. И всё у меня идёт хорошо и даже прекрасно до тех пор, пока вас нету на моём житейском горизонте. И стоит вам на нём появиться – всё. Меркнет даже мрак.

— Мрак меркнет не от меня, а от вашей  Тамарки!

— А вот Тамарку трогать не надо! Не надо трогать мою любимую женщину!

— Ага. Вы мне покажите, кто её только не трогал. И за какие причинно-следственные  места! Так я отвечу: такие места на ней везде!

— Илья Евграфович, я сейчас обижусь.

— Вы сначала два самосвала силоса на ферму привезите, а потом – сколько хотите. Или хочите? Как правильно-то?

— Хочите. Чего «сколько хотите»?

— Обижайтиеся.

— А я , Илья Евграфович, знаю, почему  у вас сегодня дурное настроение.

— Почему?

— У вас правый ботинок – в собачьем хавне. Вы сегодня на работу сквером шли и нечаянно наступили. Там же с утра собачники гуляют, своих кабыздохов выгуливают – вот вы и наступили. Хотели оттереть,  но куда там! Разве так вот сразу ототрёшь! Оно же не человечие – собачачие! Вонючее его только кошачее! А?

— Что?

— Кошачее, говорю.

— Что кошачие?

— Хавно. В интеллигентных транскрипции и трансзакции — кал. Его просто так не ототрёшь. Как и собачачее. Я правильно говорю?

— Я не понимаю, что вы говорите!

— Я говорю, что собаков этих кабыздохиных надо отстреливать, а не кастрировать. Я правильно говорю?

— Да. Конечно. Как я вас понимаю! Душевно и трепетно! Сколько ж в жизни кала!

Правду! Только правду!

— Гаррий Бонифатьевич, хотите, скажу истинную правду?

— Я об этом мечтаю.

— Вы среди всех среди нас – самый умный.

— Среди кого это «среди всех среди нас»?

— Ну… окружающих вас народных масс.

— Хм… Я вам чего, Ленин Владимир Ильич, чтобы меня окружали народные массы?

— Понял. К тому же скромны не по годам.

— Слушайте, Грёбский, вы к чему всю эту муйню завели? А?

— Спросить хочу. Поскольку вы самый умный, а значит, самый грамотный, то ответьте на вопрос: как пишется слово «баббентон»? Через «е» или «и»?

— Не понял. Какое слово?

— Баббентон.

— Это чего такое — баббентон?

— Как чего? Ну, вы даёте… Игра такая! Две ракетки и воланчик! И туда его и обратно – трык-трык, трык-трык!

— Бадминтон, идиот! Какой «баббентон»!

— А чего сразу лаяться-то? Ну, спросил. Ну, подсказали. Сразу лаяться… И при чём тут идиот?

Рапсодия на тему ливерной колбасы

— Гаррий Бонифатьевич, а где вы брали ливерную колбасу?

— Чего брали?

— Колбасу. Ливерную. Вот эту.

— Я не знаю, где кого чего брали. Я – писатель. Меня не интересуют такие прозаические мелочи как колбаса.

— Не понял. Вы её не жрёте, что ли?

— Кого?

— Колбасу.

— Почему же не жру. Жру. Особенно с пивом.

— Вот видите. Так где вы её брали?

— Молодой человек, чего вы ко мне приканителились со своею колбасою? Повторяю: я не знаю, где кто чего берёт. Наверно, в магазине. Где ж ещё-то?

— А в каком магазине?

— Вы чего, тупой? Я же вам же уже же сколько раз же сказал же: я – писатель. И не просто писатель, а земли русской! Мне чужды условности! Я не знаю в каком! Её во всяком полно!

— А вот здесь позвольте. Не во всяком. В нашем, например, её нету.

— В каком это нашем?

— В нашем это в «тридцатом». Который между помойкой и памятником жертвам.

— Жертвам чего?

— Жертвам всего.

— «Всего» это как?

— «Всего» это тыком и раком. И с песней.

— Понял. Ну, что ж. На каждый, как говорится, нет всегда найдётся свой большой и  страшный железный паровоз. В смысле, нету – нет, и миру – мир. Только я-то тут при чём? Я – писатель. Создатель глубинных форм и широких полотен.

— Каких ещё полотен? Вы же ж только что ж,  что вы – писатель!

— В условном смысле полотен. В смысле, холстов.

— Вы по-человечески выражаться можете? При чём тут холсты?

— При том, что широкими мазками!

— Так бы и говорили что вы – художник. Земли русской. И глубинных форм.

— Не надо воспринимать мои слова так прямолинейно! Что это ещё за примитивизм! Я – художник форм художественного слова!

— Так бы и говорили… А то писатель! «По Парижам ездию»! «Там по всяким луврам хожу»! « И по публичным домам!».

— Позвольте! Про публичные дома я ничего такого не говорил!

— А чего говорить-то? Настоящий писатель не говорит! Настоящий — делает! В смысле, ходит!

Заявление

— Гаррий Бонифатьевич, что делать будем?

— В смысле?

— В прямом.

— Ну-у-у-у… Можно пойтить пивка пососать… Водчонки хряпнуть…

— Я так и думал. Значит, так. К нам в партком поэтесса Котлетова принесла заявление. На тебя заявление! Что ты обманным путём лишил её последней девической чести. То  есть, всего того единственно драгоценного, что у ей было и оставалось до сих пор, несмотря на обилие житейских бурь. Ей бурь! Её обилие!

— Ха-ха  три раза! Какой партком? Глаза-то разуй, чудила! Сегодня две тыщи восемнадцатый год! Твоих парткомов уже тридцать лет как нету!

— Это ТВОИХ нету. А МОИ – всегда при мне. И ты должен ответить за лишение  её последней девической чести. Имею в виду поэтессу Котлетову.

— И опять не понимаю. Что значит «последней»? У неё ещё, что ли, есть? В запасе?

— Представь себе, есть! Но не про твою, как говорится, честь! Короче, она настоятельно просит нас оказать на тебя мощное воздействие. Чтобы ты на ней срочно  женился. Несмотря ни на что.

— Я?

— Нет. Я.

— В чём же дело? Женись. Совет, как говорится, и любовь. И детишков вам побольше. В смысле, обеим. Или обоим? Как правильно-то в грамматическом смысле?

— Понял. Значит, по-хорошему ты жениться на ней, красивой, не хочешь.

— Я и по-плохому не хочу, Я никак не хочу – не по-хорошему, не по-плохому! Потому что я  ещё не нагулялся. Я ещё молодой. И вообще, у меня ещё пиписька для женитьбы не выросла. В достаточных для женитьбы размерах. И объёмах. И результатах.

— Ага! А лишать нашу ведущую поэтессу её последней девичией чести выросла? Отвечай, мерзавец!

— Она сама.

— Чего сама?

— Ну… Проявила инициативу.

— Понятно. Опять дурака валяете. Опять включаете точку бифуркации. Вы просто-таки не можете, чтобы не валять и не включать. Хорошо, чя зайду с другого боку. Это ваша подпись?

— Где?

— Вот.

— Моя?

— Я не знаю. Я спрашиваю. Ваша?

— Что?

— Понятно. Хотите сыграть в старинную русскую игру.  «Прикид дураком» называется.

— Кто прикид?

— Я.

— Вы?

— Ага.

— Накой? Зачем?

— Я понял. Пора переходить к, так сказать, непопулярным мерам. Старшина, принесите мне резиновую дубинку. Которая побольше, подлиньше, потолще и вообще поубедительнее.

— Накой дубинка-то?

— Чтобы вас, Гаррий Бонифатьевич, этой дубинкой по хребту ох.рачить.  От всей моей радостной души. И можно добавить по морде. Вашей круглой и наглой. И тоже с радостью.

— Моя.

— Что «моя»?

— Подпись. Вы же про подпись спрашивали.

— Старшина, пока дубинка отменяется. А с какой целью вы это подписали?

— Я?

-Старшина!

— С целью сокрытия покрытия. В смысле, прикрытия.

— Прикрытия чего?

— Вы меня спрашиваете?

— Старшина!

— … убытков хищения. В невиданных размерах количества средств.

— Что значит «в невиданных размерах»?

— Что их никто не видел.

— Кого? Чего?

— Размеры.

— То есть?

— То есть, хищения вроде бы были и есть. А с другой стороны, вроде бы их никто не видел.

— Вроде бы или не видел?

— Не видел. Вроде бы.

— Старшина!

— Да что вы всё заладили «старшина» да «старшина»! Оставьте его в покое! Он, может, до фельдфебеля в будущем  дослужится, а вы всё «старшина» да «старшина»…  Может, вы его этим низшим званием унижаете! Может, он выше этого! Такой красавец! Надо же совесть иметь!

— Кому?

— Чего кому?

— Иметь.

— Вообще.

— Ну, вы, Гаррий Бонифатьевич, и жучара! Ну, вы и жучила! Видал я жуков, но таких как вы… Кстати, в параллельную тему. Вы алкоголем злоупотребляете?

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Не злоупотребляю.

— Хм… А у меня другие сведения. Вчера вечером вас видели в городском сквере у фонтана, где вы, эротически обнявшись с поэтессой Котлетовой, исполняли громко и на пару песни неприличного содержания.

— Это был не я.

— Как же не вы, если вы! Вас же масса народа  совершенно чётко разглядело.

— Это был не я.

— Но масса же народа…

— Передайте массе, что она ошиблась.

— Вся масса?

— Ага. Вся. И все они врут. Собаки такие. Им лишь бы только подглядывать. За собою бы лучше глядели. Сволочи треклятые. На чём мы остановились?

— На вашей подписи.

— На ней мы не остановились. К ней мы вернулись. Вы улавливаете разницу между понятиями «остановились» и « вернулись»? Нет? Тогда я вам сейчас объясню…

— Это уже не мне объясните. Мой рабочий день закончился. Мне пора в мою любимую пивную. Вы сейчас старшине объясните. Вашему теперь уже старому знакомому. И может быть, даже доброму.

Людям надо верить!

— Да у меня сосед знаешь кто? Лётчик, герой Афгана! Его душманы сбили, он с парашютом выбросился, но приземлился неудачно: ноги переломал. Так он шестьдесят восемь суток полз к своим. Шестьдесят восемь! Он сам говорил! Он сам полз!

— Ага. Жалко, что не шестьдесят девять.

— Ты чего не веришь, что ли? Герою не  веришь?

— Трепло он, этот твой герой! Балабол  отменный!

— Ты чего?

— А того! Ты хоть представляешь, что такое шестьдесят восемь суток? Два с лишним месяца!

— Ну и чего?

— Ну и того! У него за этот срок ноги бы без оказания медицинской помощи от гангрены отвалились! А чего он жрал эти два с лишним месяца? Чего пил?

— А вот и не отвалились! Это он, может, только подумал, что переломал. А они у него просто вывихнулись. От вывихов гангрены не бывает.

— Ага. А ел чего?

— Ну… Ящерицев, может, каких. Жуков там. Змей неядовитых. Да мало ли чего!

— «Яшерицев», «жуков».. Шестьдесят восемь дней! Какая свинина! И как он их, интересно ловил с перебитыми-то ногами?

— Не с перебитыми, а вывихнутыми. Я ж тебе ж только что ж…

— Мозги у него вывихнутые, а не ноги. Врёт как сивый мерин, а ты, дурак, уши и развесил! Твоего соседа милиции надо проверить. А то бывают такие «герои» — кому угодно мозги запарят. У меня был один  такой. Заведующим овощебазой притворялся. А как начали его раскручивать, оказалось, в розыске он. Девять отсидок, восемь побегов. Оказалось, что непревзойдённый специалист по карманной тяге. Овощебазового главбуха тогда кондратий хватил. Еле откачали. Он же, говорил этот главбух, денежные документы подписывал. На крупные суммы. Значит, я все эти три года под топором ходил!

— А ты-то тут при чём?

— Да не я! Главбух! Это он под топором!

— Но мой не врёт. У моего даже медаль есть!

— Ага. «За взятие Ташкента». Я тебе сейчас сто медалей куплю. Были бы деньги. В том числе и Звезду Героя Советского Союза.

— И всё-таки нельзя так. Людям всё-таки надо верить.

— Верь, верь… Кто не разрешает-то. Я на прошлой неделе молока из бочки купил. Продавщица уверяла что свежайшее. Что  только что надоили. Домой пришёл, выпил стакан – три дня с толчка не слезал. Свежее. Спасибо. Поверил. Хорошо ещё, что три дня. А не шестьдесят девять. Как твой скромный герой.

Алексей Курганов

Пояснение к названию:

Точка бифуркации — смена установившегося режима работы системы. Термин из неравновесной термодинамики и синергетики.

Точка бифуркации — критическое состояние системы, при котором система становится неустойчивой относительно флуктуаций и возникает неопределённость: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдёт на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности. Термин из теории самоорганизации.