Когда произношу фразу «военная литература», то застываю в оцепенении. Что это за понятие такое – военная? Как можно рифмовать пушки, бэтээры, калаши, убитых, искалеченных, сожжённых, ибо все мы против войны, как понятий смерти, горя, убийства, ибо – не убий. Но зовёт нас вперёд Георгий Победоносец, взмывая копьём, пригвоздив змея! А позади его на иконе – Русь древняя, тартания, гиперборея, скифия…а ещё Старая Ладога, Свято-Юрьев собор Новгорода.

И молимся мы на эту святую икону. Ибо сами хотим поразить змея ядовитого, пробудившегося, как хтонь, как Вий, как нечто страшное, ужасное, идущее против природы человеческой.

Итак, война и литература ея.

Ибо лишь с высоким ратным словом, с вдохновенными строками,  с молитвами на битву шли всегда русские люди. И вот пред нами, как призыв искоренить «проклятого зверя» стихи «К оружью, патриот!» П. Комарова, «Слушай, Отчизна», «Бей врага!» В. Инбер И. Авраменко, вот очерки Л. Леонова «Слава России». Самые лучшие работы А. Толстого «Родина», «Петр Первый», пьесы В. Соловьева. Есть два пути осмысления войны – это по горячим следам, то есть отклик на сиюминутное событие. Но обычно из отклика рождается бессмертность!

Составлен и отправлен в печать сборник «БАТАЛЬОН ПРИЛЕПИНА», составленный  из стихов Захару, это как раз и есть самый ярый отклик по горячим следам, где ржавая кровь пролилась на травы. Это как постмодерн и живая скульптура войны. Это как пилоны 1941-45 годов и 2014-22 на Саур-могиле. Это тишь и смолкнувшие ветра. Это не просто пуля, мина, это – сам удар по живому.

Я составляла этот сборник.

Я вышла и бросила клич братьям-сёстрам.

Собрала небольшую сумму на издание.

И вот они стихи, ещё горячие, неостывшие, пламенные Игоря Караулова:

«Что происходит в Артёмовске? Просто капец.

Просто Капец — это главный герой Украины.

Вы, недотыкомки, детям стрелявшие в спины,

гляньте сюда: «Ще не вмерла» недолго вам петь.

Просто весна. На охоту идут вагнера.

Челюсти сжав, дожимают смертельные клещи.

Есть в нашей жизни какие-то важные вещи:

веки раскрыв, свет небесный увидеть с утра.

Все эти вещи отныне уже не для вас,

польский наёмник и жовто-блакитная крыса.

Рухнет над вами последняя целая крыша,

и Сатана вам отдаст свой последний приказ».

Твардовский А. Т. в «Балладе о товарище» писал: «Им наша боль была больна,-

Своя беда не в счет.

Их было много, но одна…

О ней и речь идет…»

это и есть раскрытие патриотических порывов. О дружбе на войне.

Мы – тыл, но тыл – это тоже война. И поэтому мы на войне.

Писатели шли воевать – А. Гайдар, Е. Петров, Ю. Крымов, М. Джалиль, некоторые так и не вернулись. Например, писали стихи – Гиви, Моторола, они остались там, на войне 2014 года. Погиб в Одесском пепелище Дома профсоюзов коренной одессит и поэт Вадим Негатуров. Его перу принадлежат «Часовые памяти» и «Марш Куликова поля»…

Всех бы хотелось вспомнить…

В сернике «БАТАЛЬОН ПРИЛЕПИНА» стихотврении Елены Заславской, поэта из Луганска:

НА СТРАТЕГИЧЕСКОЙ ВЫСОТЕ

Вновь над Саур-Могилой ночь.

Вновь над Саур-Могилой канонада.

И кажется, что некому помочь,

Ни мне, солдату, ни комбату рядом.

Вдруг павшие на страшной той войне,

Отечественной, всенародной,

Воскресли, как один, пришли ко мне

И встали на подмогу.

Отцы и деды – вечные юнцы,

Мои ровесники по жизни и по смерти,

Чьи имена холодные резцы

Навечно высекли в гранитном монументе.

Как пел пророчески когда-то наш поэт

О наших мертвых, что как часовые,

На стратегической стоим мы высоте,

Плечом к плечу, погибшие с живыми.

И снова залп! По нам! По нам! По нам!

Донецкий кряж дрожит всем грузным телом.

Запёкшиеся губы шепчут: «Мама».

Я на земле. Но обнимаю небо!

В Великую Отечественную произведения советских писателей печатались в газете– «Красная звезда». Там публиковалось творчество В. В. Вишневского, К. М. Симонова, А. П. Платонова, В. С. Гроссман. И это верно – у такой поэзии должен был быть свой конгломерат, точка сборки. Уникален К.М. Симонов — «Сороковые», «Если дорог тебе твой дом», «У огня», «Смерть друга», «Мы не увидимся с тобой», «Жди меня», «Ты помнишь, Алёша, дороги смоленщины…».

Но на самом деле, что за понятие военная литература и есть ли у неё шанс вышагнуть за пределы этого термина?

Да.

Есть!

Вспомним М. Шолохова «Судьба человека», Бондарева, по его книгам сняты художественные фильмы «Последние залпы», «Тишина», «Горячий снег» (Государственная премия РСФСР им. братьев Васильевых, 1975), «Батальоны просят огня», «Берег», «Выбор. И писатель до последнего своего часа остался верен своим убеждениям – слову коммуниста.

Но делить литературу на военную, довоенную, советскую, не советскую я  бы не стала. Вот Вознесенский А. А. – советский поэт? А Бродский И. разве не советский?

Просто надо сказать – настоящая, подлинная литература. Вот  и всё.

Я так, вообще, отчаялась спорить. Разве графоману докажешь, что он – графоман? Слабому поэту разве докажешь – что-то? Нет. Не докажешь, лишь время потеряешь.

Роман Ю. Бондарева «Горячий снег» написан был спустя 30 лет, после войны, однако он хорошо иллюстрирует страшные события 1942 года, происходившие под Сталинградом. Несмотря на то, что бойцов остается всего три, а орудие только одно – солдаты продолжают сдерживать наступление немцев и бороться до победного конца…

Я бы назвала эту эпопею – поэмой…

Немного из вступительного слова:

«…Керженец…заповедные места…не суетливые…дремучие кержаки!

На Керженце вся Россия держится! Говорили наши местные старики. Здесь особые люди. Особые приметы. Особые краски и звуки. Озёра – синие, глубокие, рыба всякая водился – золотая! Птицы стоголосые, с медными клювами, синими очами!

Лисы снуют. Я как-то видела зайца, он бежал вдоль дороги, без остановки. Я нажала на газ, думаю, что обгоню. Но нет, так мы и передвигались километров 20 – я по дороге, заяц рядом. А потом наступило утро: небо открылось сразу, словно разверзлось. Заря во всё небо – огневая. И закаты тоже красивые – смотришь, смотришь, аж завораживает, а потом ночь не спишь, переглядела!»

Сборник заканчивается напутствием от монахини Марьи: «Сестры нашего монастыря очень плакали, увидев фото Саши. Молимся.

Но мы ведь знаем — там Михаил Архистратиг его зачислил в рать свою. Смыкаем строй, как всегда — и воины, и русские монахи вместе — и идём дальше; выздоравливай, молитвенно желаем тебе духовной и телесной крепости — враг будет разбит, победа будет за нами. Господь уже победил эту нечисть…»

Этому напутствию вторят стихи Татьяны Антиповой

МОЛЕБЕН ТРОИЦЕ

Красивым слогом да былинной речью

да как поведать горе человечье?

Молебен Троице! Молебен Троице…

Лицо усталое водой омоется,

морщины скроются. Всё, как завещано,

а над иконочкой склонилась женщина

и часто крестится – дрожит рука:

– Я при живом-то муже одинёшенька,

сам хлещет горькую с утра до вечера,

есть в доме нечего, а деток четверо.

Хоть в церкви душенька да успокоится.

Вот и пришла служить молебен Троице.

– А ты, молодушка, что тут стоишь?

– Да не молодушка, уж третий выкидыш.

Вот и хожу сюда, чтоб снять проклятие…

Молебен Троице да

с водосвятием!

– Что пригорюнилась, бабуля милая?

– Да

я сама себе стою постылая,

а жизнь всё тянется, как сквозь туман:

была дочь пьяница, внук – наркоман.

Молебен Троице, что свет во тьме.

– А дочь?

– На кладбище.

– А…внук?

– В тюрьме.

А ей идти куда? Помимо Господа?

А и сказать кому, да только Богу самому…

– А ты что, девица, притихла мышкою?

– Да

я иконочку намедни вышила,

болгарским крестиком, как ваше мнение?

А скоро кончится? Жду освещения.

– Ну, ты с бидонами давай не шибко там!

…И кто-то с кольцами, и кто-то с вышивкой.

А кто с хоругвями, а кто с иконою,

и освещается вода студёная!

Как той водицею

да мне умыться бы?

Как мне умыться бы да успокоиться.

Вот и закончился молебен Троице.

Ой, треба верная. Да просьбы сложные…

Вот только знать нельзя, что там положено.

А судьбы горькие, а люди разные.

Слезой омоется, что было грязное.

Следом идут стихи

Владимира Безденежных

СТАРЫЙ ГОРОД

Старый город, где жить очень странно, не страшно.

Кремль от века стоит о тринадцати башнях.

И никто не читает худого знаменья

Только древние знают наверно каменья

Что вросли в эту гору. Надгробий и плит

Кенатаф. Выпиваешь, поскольку болит.

Кетанов выпиваешь. От болей вчерашних

Не поможет. Немного, чуть-чуть, ненадолго.

Под горою Ока дальше чёрная Волга

Да бескрайнее море тайги за рекой.

И ни зги. И покой, абсолютный покой.

Только поезд по рельсам костями гремит.

Холод, звери и люди, что были людьми

Прячут в шерсти на теле блатные наколки.

Город дыбится ввысь и уходит под землю,

Покрывает себя новостроек экземой,

Пухнет венами трасс, зреет чирьями моллов.

Он расколот, подлечен и снова расколот.

Старый город расклеен, заложен и продан.

Слишком долго он цедит ту грязную воду.

Он стал частью измышленной мифологемы,

А был частью истории прошлого мира.

И, осклабив тринадцать кирпичных виниров,

Ждёт укол красоты. Жмень бодяжного снаффа

Память рвёт в лоскуты. Посылает всех на хер

Палимпсест алкогольный – всë в клочья и комья!

Как бы ни было больно, а камни всë помнят

Им – столпам – здесь ни идола нет, ни кумира.

Грязь, апрель, туманна даль,

На земле покой и воля.

Черный-черный нахтигаль

Разливается над полем.

Ты зачем летаешь тут,

Разрезаешь телом воздух?

Видишь труп и дальше труп.

Это ваши. Слишком поздно…

Ты не вейся надо мной,

Лепестки к ногам бросая.

Черный-черный, я не твой.

Прилетит сейчас косая

Не за мною, не пора.

Под масксеткой над распятой

Пусть долбят три топора

Смертью сто пятьдесят пятой.

Кто твои оценит трели?

Никого здесь, кроме Бога

И меня. А я прицельно

По тебе и с дронобоя.

Облетают как листья.

В земле истлевают.

Не предательский выстрел

Бьёт, не ножевая

Рана в праведной драке,

А скука пустая

Губит лучших. И злаки

Сквозь них прорастают,

И другие растения

Тянутся к свету.

Мне приходят их тени.

Я слышу их где-то

Вдалеке, в глубине.

Их слова необычны:

«Ты был к нам безразличным.

Ты утонешь в вине».

Не пугают меня

Эти речи тлетворны.

Всё равно не разъять

Крепко свитую нить.

Я вину и вино

Принимаю покорно –

Через них мне одно

Поминать-хоронить.

 Я очень хорошо знакома с Людмилой Зуевой

Стихи «Ты – храм»

…Ты — солнце, вставшее

Луной однажды утром:

Но живы павшие —

Во братстве рыжекудром.

Ты — ночь моя без сна,

И яблочные брызги

Кислятиной вина —

Так плачут обелиски.

И где-то на краю

Окраины украйной,

А, может быть, в раю —

Брат обнимает Каина.

И рубит яблоки

Старуха-сирота —

Лопатой у реки,

Где божии врата…

Остались следы

На кровящем снегу

От иных ничего не осталось…

Особо хочется сказать о подборке Елены Крюковой в данном сборнике. Это целый мир предшествующий СВО и внутри СВО и пост-СВО. Елена пишет о вихрях, но не как о самом вихре, а как состоянии между мирного пространства. Но есть не клинок, не сталь, не разбег, а словно сама рана. И уже после – клинок, сталь, разбег.

Елена Крюкова

 ЗНАК НАД БИТВОЙ

Симъ побъдиши…

Такъ: симъ побъдиши…

Ах, расстели ты на снегу кровавом плат…

Сребряная парча… взмахни всё чище, выше,

Там, видишь, утки возвращаются, летят…

Летят на север с юга изобильного…

А мне куда вернуться, мой Господь?..

Боярыня твоя, раскольная, двужильная,

Всё пламенней, жесточе гибнет плоть…

Всё огненней, захлёбней Дух горит лучиною,

Царь Константин сжимает древко в кулаке

Над войском… знамя реет красною калиною

Через плетень голов… тяжёлое, а налегке…

О, тяжесть бархата, иконная, чугунная,

Ты, коромысло, пригибающе к земле…

Земля моя, тяжелозвонкая, подлунная,

Подсолнечная, то слепяща, то во мгле!

То залитая реками разливными,

Безумием весенних соловьёв,

Потопными, рыдающими ливнями,

Расшитой хусткой полевых цветов,

То залитая кровью, брагой братскою,

Гражданская война, гремит опять,

И розвальни мои летят во яму Адскую,

А я-то — в небеса! вражинам не сыскать!..

Чем слёзней клятвы, чем стихиры наши тише,

Тем ярче — до ожога — им внимает Мiръ.

И слышит Мiръ одно: СИМЪ ПОБЪДИШИ!

И наш ответ: ВОИСТИНУ! ВОЗЬМИ!

Ты жизнь возьми мою. Всю веру. Душу.

Нет без Победы нас, народа. Нет.

Но только, Боже, соловья услышь… послушай….

Симъ побъдиши… Негасимый свет…

Все войско трав, цветов, и звёзд разъято.

Всё войско птиц на плечи облаком легло.

СИМЪ ПОБЪДИШИ… так пою убитому солдату,

Ложась в парчовом, алом небе на крыло,

Летя над ним, воркуя, плача, улетая

И тая в золотой ночной пыли,

Родная занебесью птичья стая

Над тяжкой памятью возлюбленной земли.

В этом же сборнике несколько моих стихотворений. Они составились сами собой в цикл, неразъединимый, словно сложенный из живого, вросшего в меня. И я не могу достать это ощущение из себя, если достать, то только вместе с собою…

Светлана Леонтьева

 …рука у Кирочки пухлая, а запястье тонкое,

я веду её, как ведут ребёнка,

дарю заколку-кнопку белую, что снег.

Говорю: «Оберег».

А когда Кира выросла, то поехала с папой,

она и раньше ездила, но скоро праздник.

(На Бору небо синее, дождичек слабый,

солнце, словно хрустальное в вазе).

Я хочу, чтоб помог оберег из заколки,

что давно закатился за старенький плинтус.

…Нынче век электроники, бомбы-двустволки

под багажник кладут, лишь гланасс был бы, виндоус.

А жена у Захара Прилепина — прелесть.

В человеке прекрасно всё — талия, руки,

голос, смелость и честность, и женская светлость.

Нет, нет, нет, не подумайте, мы — не подруги:

мы общались всего-то лишь месяц, не больше.

У меня есть своя, а у них — своя ноша.

Но когда полыхнуло, я вспомнила только,

как держала я Киру за руку ребёнком.

Но когда взрыв раздался на Волжской засеке,

то я вспомнила сразу же об обереге!

…а калаш, в самом деле, по весу тяжёлый!

Я глаза закрываю всё шире и шире!

Цепенею от ужаса…

Сон мой, что гиря!

И в нём Ваня в Ивана, а Коля в Николу,

а Михайло в Мишаню – и целятся словно…

Да, да целятся. Целятся. И в ряд ложатся.

Мы – за русский язык. Мы – за русское слово

криком гордым – ура, братцы!

А они-то за что? Это больно. Так больно!

А калаш, в самом деле, тяжёлый, свинцовый.

Ох, страшны у империй окраины вдовьи.

Ох, страшны без пригляда, оставшись, отцова!

Сон ли?

Явь ли?

Дурдом?

Чёрным угольным солнцем…

И сбылись (ох уж рады!) надежды Европы,

чтобы русский на русского вышел бороться,

москали на укропов.

И присыпаны глиной чугунною ржавой

тут Иваны и там сплошь Иваны, Иваны.

И сидит кокаиновый клоун на троне,

исполняя всё то, скажут что в Вашингтоне.

Что за сон у меня? Восемь лет, скоро девять?

Брат на брата. На шурина деверь.

А ещё снится печь, говорят, печь к несчастью:

бабка ставит опару, разделит на части

и получатся разные два каравая,

их не соединить, разве что отлепляя

по кусочку размять и добавить опару

просто новую к старой!

…развороченные зайки, мишки, заколки,

искорёженные чьи-то домики, полки,

размозжённые судьбы, разбитые склоны.

Лучше было бы так: Джон на Джона,

а Лиз Трасс на Лиз Трасс, Анна Бербок – на Бербок.

Выньте, люди, меня из сих снов, киньте невод!

Выньте, как из петли, выньте, как из удавки,

словно бы из горящего русского танка!

И вложите в уста мне слова, словно пищу:

Победим. Победим. Скоро Симъ Победиши!

Очень уютно в сборнике расположись стихотворения Александра Проханова – классика нашей литературы, друга и соратника Захара Прилепина:

Александр Проханов

посвящаю Захару Прилепину

Сухо море

Мой стих упал на дно сухого моря.

Ушёл на фронт, забыв полить цветок.

Лицо жены, померкшее от горя.

Блокпост. Стрельба. Алеющий восток.

Всю ночь в Донецке грохотали пушки.

Горел бетон, дымилась арматура.

В развалинах лежал убитый ГРУшник.

Зловещая войны архитектура.

Комбат убит. Мы молча пили водку

В прифронтовом дешёвом кабаке.

А рядом миномёты драли глотку,

И мины разрывались вдалеке.

 Далее по алфавиту – стихотворения Ольги Хохловой:

Захару Прилепину

в финале дня, где мы — за кадром,

миры стаканами граня —

сон, словно школьная закладка

вдруг выпадает из меня

и память, прошлое листая

всё силится вернуть её

туда, где музыка простая

о вечных истинах поёт

туда, где всё уже понятно;

и всё, понятно, по плечу;

где я, за музыкой невнятной

сквозь горло пьяное лечу -—

в коньячный пар. в земли шатанье

и, как предвидимый итог —

губ незнакомых трепетанье

то между строк. то между ног;

в шальную точку невозврата —

где вечный шарик голубой;

где мы, счастливые когда-то,

впервые встретились с тобой.

И я впервые встретилась в поэтом-Шаргуновым, с поэтом-Пламени и Рифмы, с поэзией Сергея Шаргунова:

Дорогой ты мой Захарка,

Старый добрый брат Захар.

…именно брат. Добрый брат. Дорогой брат.

Вот так надо обращаться к друг другу. Ибо мы – одно воинство. Один батальон. Одна земля. И мы – кто как может, кто Волонтёрит, кто собирает гуманитарку, кто вяжет носки, кто отправляет на фронт свечи, продукты – все мы и есть БАТАЛЬОН.

Чей батальон?

Нашей родины.

Нашего знамени.

Наших священных смыслов.

Наших храмов.

Нашей веры.

Наших детей.

Наших отцов и матерей.

Мы – БАТАЛЬОН Прилепина в поэтическом смысле. Мы – преграда врагу, мы та цель, в которую метят враги. И мы тоже смотрим в прорезь прицела.

И наши стихи – это то, что защищает тоже. У них функция такая – защищать.

Светлана Леонтьева

член  Союза писателей России

фото из открытых источников