…внезапно ощущаемое родство с мальчишкой Чаттертоном, покончившим с собой в 18 лет: будто бродишь с ним переулками таинственного Бристоля, воображая алхимию прошлых веков, и делишься клочками счастья, которого не довелось изведать ему, стиснутому железными кольцами нищеты, отравившемуся…

Будто кладбище окружающее собор английской готики, в подвале которого был найден сундук, набитый старинными рукописями: кладбище, где могильщиками работали поколения предков Чаттертона  — не играет особой роли, сохраняя дух вечной тайны, будто…

В современности, на даче, на чердаке выдвинутый из-под кровати сундук, набитый детскими книгами.

Другие кадры: дачное одиночество, ветка антоновки, скребущая в стекло.

И, раскрывая сундук, испытываешь странное нечто: будто призрак ребёнка глядит на тебе: немо, вопрощающе: мол, где я?

Мятый вымпел из детства, прошедшего в другой стране, примитивные оловянные солдатки, и книги, книги…

Замусоленные, с потёртыми уголками, с лохмами картона, со страницами, на которых иногда отпечатался палей, испачканный соком вишни, иногда просто замялся уголок…

И, когда освободил сундук, на дне его противно-коричневая, словно налитая ядом двухвостка топорщит свой раздвоенный хвост…

Где ты – ребёнок, читавший эти книги, смеявшийся, или задумывавшийся над ними?

Где ты, таинственный, предельно, катастрофически несчастный Томас Чаттертон?

Космос жизни густ до предела.

Павшая осенняя листва на асфальте: деревья: как разорванные византийские хоругви; и – иероглифы листвы: прочитай, коли сумеешь, изучив природный язык по коре, чей узор всегда напоминает пра-алфавит; а вот – странные трещины на всё том же, сереющем асфальте, и напоминают они связи между нейронами…

Сложны – весь квадриллион их, помещённый даже в голове тупицы.

С витрин глядят манекены, выходящие по ночам, и тень Чаттертона, бредущая чужим ночным городом, вполне может беседовать с ними; а витрины нынешних магазинов, как воплощённый соблазн – скользкий, сиюминутный, так легко преодолеть.

Космос жизни вьётся пылевыми столбами миллионов жизней, закручивается колоннами крохотных дел, редко вспыхивает крупными карбункулами свершений… пока проходишь улицами Византии, заворачивая в переулок мастеров, где эмаль производится в данный момент такой сгущённой синевы, что хватило бы окрасить изрядный пласт неба…

Поднимешься ли по роскошно сияющей белизной лестнице, у подножия которой золотые львы?

Не стой за спиной у переписчика: его труд требует одиночества, как всякое большое художество…

осмос жизни скручивается каналами, столь сложно мерцающими своим содержанием, что выход один: в подлинно космические просторы.

 Александр Балтин

фото взято из открытых источников